Памяти не предав: Памяти не предав. И снова война. Время войны. Станислав Сергеев

серьезнее. Власть – это наркотик, к которому быстро привыкают. А в бункерах как раз много таких вот хозяев жизни и осело.

      Марина покачала головой.

      – Все это так, Сережа, но спорить с тобой не буду. Ты давай отдыхай.

      – Мариша, ну нет времени. Скажи, что там произошло при переходе? Как ребята – Дунаев, Карев?

      – С ними все нормально, только Дунаеву физиономию расцарапало при падении. А что было, не знаю. Кажется, немцы где-то поблизости были.

      – А поподробнее?

      – Сережа. Там все нормально. Тебе надо отдохнуть. Сейчас ты будешь спать, и не спорь.

      Она взяла приготовленный шприц и, шикнув на меня, сделала укол, и я провалился в беспамятство.

      Когда я снова проснулся, в комнате звучал детский голос, который пытался что-то рассказывать, и его тут же пытались заглушить чуть рассерженным шипением. Этих людей я не мог ни с кем спутать: жена и сын. Открыв глаза, очень сладко зевнул, показывая, что проснулся. Тут же раздался радостный визг, и ко мне подскочил ребенок и стал дергать за край одеяла. Он облокотился на кровать острыми локотками и залез, шкодно закинув ногу.

      – Мама, мама, папа проснулся!

      Он попытался сесть мне на грудь, но Светлана быстро его остановила.

      – Слава, оставь папу в покое. Ему больно будет.

      – Ну мама…

      – У папы животик болит. Потом на нем покатаешься.

      Смышленый ребенок удобно уселся рядом и стал маленькой нежной ладошкой гладить меня по лбу. И тут же неожиданно задал вопрос:

      – Папа, а почему у тебя волосы белые?

      Я поднял глаза на Светку: у нее чуть увлажнились глаза, и она отвернулась и стала смотреть в сторону. Но потом, взяв себя в руки, стала объяснять ребенку:

      – Когда взрослые много волнуются, у них начинают белеть волосы.

      – Папа много волнуется?

      – Ему приходится, он же командир и отвечает за всех…

      Я лежал и ощущал рукой маленькое тельце сына, который доверчиво прижимался ко мне. Именно в такие минуты я жалел, что у нас так мало времени и его не хватает на обычные семейные радости. Еще больше я ненавидел войну и тех уродов, кто ее развязал и кто попустительствовал, давая волю националистическим мерзавцам, доведшим спокойный и работящий народ до состояния кипения. Сейчас, когда рядом были два самых дорогих человека, все: и СССР 41-го года, и ядерная помойка, в которую превратился наш мир, – ушли на задний план. Было только щебетание сына, который соскучился по отцу, нежная рука супруги, которая присела рядом.

      – Папа, а Володька говорит, что у его папы есть автомат, а я сказал, что у тебя и у мамы тоже есть автоматы, и даже маленькая пушка.

      Я бросил вопросительный взгляд на Светку.

      – Сын Васильева…

      Мы так еще минут двадцать разговаривали, пока не раздалось вежливое покашливание в коридоре. Светлана обернулась, увидела у двери дожидающегося Строгова и глубоко вздохнула: семейное время закончилось.

      – Ну все, Славик, давай пойдем, папе тут с дядей поговорить