Я, красивая птица. Паспорт животворящий. Ольга Гуляева

ются в мою одежду, в мой нос, в мою голову. Если я еду со спутником – спрашиваю его громко:

      – Зачем они это делают? Это же, – говорю, – неприятные запахи, что они ими перебивают? Тлен? Но есть ведь просто мыло, есть дезодоранты, зачем им ещё и это? Гренуйка бы получил стресс, – говорю я, – Гренуйка убивал бы просто так, не во имя красоты.

      Или думаю так, если еду в автобусе без спутника.

      Я знаю, зачем они это делают. Они метят территорию, они выживают меня из автобуса, они террористки, они захватили автобус, – думаю я. Поездка в автобусе длится бесконечно, я не вижу в них личностей, я вижу в них угрозу, я желаю их бить, чтобы поняли – не надо делать мне некомфортно, они же не только на себя льют своё химоружие, они на меня его льют. Если бы я закурила в салоне автобуса, о, они бы ополчились на меня коллективно, они бы порицали, и, возможно, убили бы меня, не будь заповеди «не убий» и законодательства, согласно которому нельзя убивать, и если они меня убьют, они не увидят своих близких, тех, которых ещё не успели распугать, несколько ближайших лет. И вообще – незачем им из-за меня жизнь себе портить. Лучше не замечать меня, лучше отгородиться от меня шлейфом благоухания, лучше защитить себя броней благоухания от всяких отношений, от всего, что может принести боль в их такую важную, такую значимую жизнь.

      А вот я бы убивать их не стала. Просто била бы и материла, пока не поняли бы они, что травить меня – это плохо. Но я должна быть безоценочной, нет же добра и зла, нет граней добра и зла, есть свобода выбора, и эти женщины пользуются своей свободой так, как умеют.

      Я, наверное, не умею – желание бить пропадает ровно на тот момент, когда покидаю салон автобуса, или чуть позже, когда запахи, успевшие впитаться в одежду, начинают выветриваться.

      Раньше я ходила в гости к приятелям, хорошая пара. Она, моя школьная подруга, готовит, специально к приходу гостей, знает, что не ем свинину, тем не менее, специально для меня готовит свинину. Свинина, запекаясь в духовке, пахнет, тлен маскируется луком. Они берут свинину подешевле, но ничуть не хуже, чем дорогая. Она кладёт в свинину много лука, чтобы было не хуже, чем дорогая, кладёт много майонеза и пряности. Свинья сначала бегает, потом её убивают. Я слабо себе представляю, как можно убить свинью, я никогда не видела, как убивают свинью, но её убивают, потом тушу везут на склад, там она лежит в тепле несколько дней рядом с другими тушами свиней, потом её разделывают, замораживают и снова везут, уже на другой склад, где она лежит год, пока не подешевеет. Моя школьная подруга, улыбаясь, подаёт свинину с луком, украшенную зеленью, подруга уверена, что свинина, ничуть не хуже, чем дорогая свинина, – благо. Благо для неё, а значит, – благо и для меня. Моя школьная подруга хорошо готовит, я кусаю термически обработанную плоть, беру много лука, пропитанного запахом плоти, жую, улыбаюсь – да, ты изумительная хозяйка, подруга. Нет, мне не жаль убиенную свинью – живых надо жалеть, я жалею себя, улыбаюсь, жую. Я толерантна, нет добра и зла, тем более – религиозных предрассудков. Свинину надо съесть всю, будет хорошо, если попрошу добавки. Хочешь пить вино с друзьями – жри свинину. Жри салатик с чипсами под майонезом – хозяйка старалась, хорошая хозяйка. Её дом – её правила. «Ржавый бункер – моя свобода». Улыбаюсь. Можно сказать, что лечусь – от гонореи, от паранойи, – но тогда школьная подруга будет считать меня неполноценной, а с неполноценными нельзя нормально общаться. Да мы с ней уже год не общаемся – я неполноценная: я нашла кота, позвонила ей, спросила, не надо ли кота, у них ведь умер кот, место освободилось, может, нужен кот. Подруга рассказала про всех котов, которые у них были, про котов, что были у соседей, и сказала:

      – Нет, не надо, я ещё не готова, а если буду брать – то котёнка от домашней кошки. А ты, – сказала подруга, – посади его в коробку и отнеси в школу, поставь на крыльцо, его там заберут.

      Дело было на Крещение Господне, 19 января.

      – Ой, ладно, – сказала я, – буду других обзванивать.

      Через три дня подруга позвонила, выдала текст, заранее подготовленный – понятно было.

      – Ты обиделась? – спросила подруга.

      – В смысле? – спросила я, я уже забыла про разговор с ней – смысл помнить нерезультативное, психика его затирает, отправляет в специальные отделы памяти, нерезультативное – момент неудачи, зачем моей психике об этом помнить.

      – Ну, за кота обиделась? – спросила подруга.

      – Нет, – сказала я, – не ты же его выкинула в мороз.

      – Так я и знала, – продолжила подруга заготовленную речь, – как можно из-за кота на человека обижаться.

      «На человека» – выделила эту фразу голосом, будто бы репетировала её, как я репетирую стишки перед зеркалом. И положила трубку. И не звонила никогда больше. Из-за кота человеку не звонила. («Человеку». Выделено голосом.) А кота забрала женщина, у которой тоже кот до этого умер, и она ещё больше была не готова. У кота оказались глисты и анальная трещина, ну и сам кот оказался не венцом творения, но добрым не венцом. Анальную трещину женщина ему вылечила, глистов вывела, живут они с котом душа в душу. Назвала она его, конечно, дебильно, зато любит.

      Я строю идеальный мир – нет,