Елизавета. Константин Александрович Широков

но моей комнаты входят прямые лучи солнца. Сегодня они вошли как будто раньше обычного. Сначала в окно глянул бледный рассвет – я заслонился рукой, – затем по стенам поползли радужные краски, во всех углах понеслась беспорядочная игра света, и я проснулся окончательно.

      Я проснулся и подумал: «Какая тишина, даже часы молчат, нет их привычного едва слышимого хода, отчего всё вокруг точно притаилось и прислушивается ко мне, вернее к моему участившемуся пульсу и дыханию…»

      Хотя нет, стрелка часов сдвинулась со своего места, и вновь замерла. Я отчётливо уловил слабое, почти мелодичное движение старого механизма.

      Всё в порядке. Время не спит, как, впрочем, не сплю уже и я в столь ранний час, что, конечно, характеризует сегодня меня с положительной стороны, ведь я большой поклонник утреннего сна. А что поделаешь, люблю сладко беззаботно поспать примерно часов до десяти утра, а может, и до обеда в зависимости от обстоятельств, сложившихся накануне в течение дня или вечером, что вообще-то ничего не объясняет и совсем необязательно взаимосвязано. Просто надо честно признаться, что поздний сон и позднее пробуждение – мой почти устоявшийся стиль. Ну привык я к такому ритму – и всё тут. Правда, если задуматься… – этот мой ритм – сплошное недоразумение. Днём пропускаю лекции, потому что утром меня не поднять. После обеда до вечера борюсь со сном в библиотеке, потому что не выспался. А вечером… – вечером я бесцельно слоняюсь по городу… в его старой части… Нравится мне буроватая кирпичная потрескавшаяся акварель прошлого: эти старинные просевшие особнячки с их причудливой отжившей архаичной архитектурой, перекошенные от дряхлости оконца с тусклым проблеском чьей-то жизни, кованые повизгивающие калитки и узорное решето балконов, навевающие почему-то на меня грусть… Грусть, или только лишь лёгкую причудливую тень её?

      Нет, наверно, всё-таки, лёгкую задумчивую грусть прошлого…

      Не знаю, что нашло на меня, какое настроение овладело мной, – и не хандра, и не последствия дурного сна. Может быть, я забыл, что сегодня первый день лета – плюс двадцать пять по Цельсию!

      Я не спеша встал, тронул пальцем солнце на выбеленной штукатурке – апельсиновый коктейль, – прямая галлюцинация, – со стены не слижешь, даже если вернуться к реальности… И всё-таки я удивился. Золотистая охра на идеальном материале – настоящий этюд. Жаль, что я не художник.

      Я оглядел свою комнату: небольшое нагромождение тумбочек между столом и кроватью, треснувшее зеркало над умывальником. На потёртом кожаном кресле моя одежда, под кроватью пачка журналов и книга в тиснённом сером переплёте. Кажется, это томик стихов Фета – подарок Лизы Старецкой.

      Интересно, что она сейчас делает. Спит?! Готовит кофе?! Или стоит перед зеркалом, только что поднявшись с постели! Скорее спит – на часах половина седьмого. Набраться б наглости – позвонить ей…

      Я ещё раз оглядел свою комнату, глотнул тепловатую воду прямо из графина… – и представил, как звенит телефон в её квартире – пронзительно и резко, – как она просыпается, трёт припухшие со сна глаза, потом мягко встаёт с постели, вся до самых пят в лёгкой полупрозрачной галобие, и берёт трубку…

      Стоп… Телефонные трели повисли в воздухе. Лиза так и осталась с телефонной трубкой в руке, с непроснувшимися серо-зелёными глазами.

      «Га-ло-би-е!» – Я сказал вслух, растягивая по слогам это слово, а сам

      подумал: «Где ж я его слышал?!»

      Галобие – простая накидка, может быть подвенечное платье, или просто одежда до пят?!

      Лиза опустила трубку, но гудка не было. В реальности-то всё по-другому.

      Я поставил на край стола графин, который всё ещё держал в руках. Что толку звонить! Как только я наберу её номер – очень вежливо и предельно ясно мне ответят: «Лизы нет дома… У неё сессия… Вышла две минуты назад… Сдаёт экзамены… Ещё не приходила… На даче… Ушла в магазин…»

      Странно, что всё именно так и есть. Никто не обманывает меня. Когда я звоню ей – её нет. Минуту назад она была, разговаривала, пила чай, смеялась. Позвони минутой раньше, я узнал бы, что она и не приходила. Я иногда точно в другом измерении… Наверно так бывает только со мной.

      Помню, как меня зачем-то искали друзья. Сбились с ног. А я был у всех на виду и даже обращал на себя внимание местных красавиц ореховыми зеркальными очками, взятыми напрокат до вечера у своего закадычного друга Миши Лайкина. И вот он я – эдакий Джеймс Бонд, или Джо Дассен, а скорее Ив Монтан в молодости – элегантный и обаятельный, в затемнённых зеркальных очках и с очаровательной белозубой улыбкой.

      Впрочем, тогда я не улыбался. Мне хотелось выглядеть загадочно и неотразимо. И покорять местных красавиц я желал быстрым гипнотизирующим взглядом, бросая его лишь в исключительных случаях на самых стройных из них. При этом, небрежно держа в руках Мишкины очки и как бы машинально протирая зеркальное стекло от невидимых пылинок, я с лёгкостью воображал себя неким утончённым эстетом, способным при любых обстоятельствах в мгновенье ока оценить всю прелестную антропометрию юных див, – оценить со знанием дела, со всем, так сказать, нерастраченным ещё пылом и задором. Но что-то шло не так, что-то не