Современная идиллия. Василий Авенариус

последний разик…

      Она повлекла Наденьку к противоположному концу стола и, смелее прежнего, собственноручно положила гульден на красное поле. Увы! Фортуна уже изменила – вышло noir[7]. Новые совещания и новый проигранный гульден – уже кровный.

      – Надо воротить его…

      Опять noir и – опять! В портмоне не оказалось уже целого гульдена. Само собою раскрылось другое, такое же маленькое портмоне, через зеленое сукно прогулялось еще несколько гульденов – пока не иссяк и этот источник. Тогда бедные жертвы, безмолвные, смущенные, исчезли незаметно из обители коварных демонов азарта.

      Мы сказали – незаметно; но не совсем: молодой русский, уличивший грабителя, вскочил со стула, сгреб в карман остаток своих денег и поспешил за барышнями. В саду они подошли к двум старшим дамам; после короткого разговора все четыре направились к выходу. Молодой человек следовал в приличном отдалении. Миновав гостиный двор, они взяли налево, по главной улице, и тут поднялись на крыльцо высокого дома. Молодой человек взглянул кверху: между вторым и третьим этажами красовалась колоссальная вывеска: «Vier Jahreszeiten»[8]. Обождав, пока дамы скрылись за дверьми гостиницы, он вошел вслед за ними. Его встретил кельнер. Молодой человек опустил ему в руку гульден. Кельнер почтительно поклонился:

      – Чего изволите?

      – Кто эти дамы, что вошли сейчас передо мною?

      – Какой национальности, хотите вы знать?

      – Да.

      – Они русские: мать, две дочери да племянница.

      – А фамилия?

      – Липецкие.

      – Давно они у вас?

      – С неделю. Одна из барышень, что постарше-то, пользовалась здесь серною водою, да доктора присоветовали ей пить сыворотки, ну, и завтрашнего же дня они собираются в Швейцарию.

      – В Швейцарию? Не знаете, куда именно?

      – Кажется, в Интерлакен.

      – Так.

      Молодой человек повернулся на каблуке и задумчиво спустился с лестницы. Поворотив за угол, он в одной из смежных улиц вошел в тесную, темную прихожую небольшого одноэтажного домика, ощупал дверь и постучался.

      – Herein![9] – послышался изнутри густой мужской голос.

      Молодой человек вошел в комнату, освещенную матовою лампой. На кровати, с книгою в руках, лежал, с приподнятыми на стену, скрещенными ногами, молодой мужчина, с флегматическим, умным лицом; полная русая борода делала его старше, чем он был на самом деле. Не повертывая головы, спросил он вошедшего:

      – Ты, Ластов?

      – Собственноручно.

      – Удалось, наконец, продуться?

      – Удалось. Послушай, Змеин: ведь работы твои в лаборатории Фрезениуса приближаются к концу?

      – Даже кончились нынче.

      – А! Значит завтра же можно в Швейцарию? Змеин с удивлением обернулся к приятелю.

      – Сам же ты просил повременить? Или уже не надеешься взорвать банк?

      – Не надеюсь. Madame Schmidt!

      В соседней комнате задвигали стулом, и в дверях показалось

7

черное (фр.)

8

«Четыре времени года» (нем.)

9

Войдите! (нем.)