Найденный мир. Владимир Серебряков

матрос мотнул головой. – Не «Манджур».

      – Ты что ж, шутки вздумал шутить? – боцманмат нахмурился.

      – Что ж я, «Манджура» нашего не отличу? – обиделся матрос. – Это шхуна, не баркентина. И трубы у нее две. А у «Манджура» – одна!

      В этот миг солнце, с тягостной медлительностью сползавшее под горизонт, наконец скрылось в волнах океана. Накатила тревожная, ледяная темнота. Стихли закатные крики сордесов. И только издалека донесся самый пугающий из звуков: еле слышный цепенящий вой пароходной сирены.

      …Ближе к полуночи Обручев понял, что заснуть ему не удастся. Ботаник Комаров тихонько похрапывал под одеялом, Никольский после заката стушевался, читать при свете керосиновой лампы удавалось недолго – болели глаза, да вдобавок налетали крупные мошки: не кусались, но мельтешили, сгорали в огне, рассыпаясь угольками, и вообще отвлекали. Оставалось лежать в темноте и бояться.

      Темнота за баррикадой полнилась черными глазами стимфалид. Темнота застила глаза перьями «черных петухов». Темнота шептала голосами матросов с таинственного корабля. Кто плывет на нем – враги ли, соперники? Можно ли ожидать друзей здесь, в Новом Свете, или линия Разлома отсекла все человеческие отношения и законы? Да человеческие ли? Возможно, здесь, в краю птицезверей и гигантских ящеров, нашлась форма жизни, наделенная разумом под стать людскому, и по вантам снуют хвостатые, чешуйчатые фигуры…

      Спустя некоторое время геолог понял, что если не прервется, то накрутит себя до такого нервического напряжения, что начнет шарахаться от каждой тени и не уснет до утра. Он поднялся, стараясь не шуметь, и вышел из палатки.

      Никольского он нашел у баррикады. Зоолог пристроился на полурасстеленном брезенте за грудой хвощей, между лампой и фонарем.

      – Александр Михайлович…

      – Тш! – цыкнул на него Никольский, не оборачиваясь. – Ложитесь.

      – Что вы делаете? – с интересом прошептал Обручев, опускаясь на брезент.

      – Пытаюсь увидеть стервятников, – так же тихо ответил зоолог. – «Черных петухов». От стимфалиды осталась гора обрезков: не меньше пуда мяса и жил. Оставлять их в лагере – значит приглашать этих тварей внутрь. Я приказал все вышвырнуть на разделочную площадку и разбросать. Теперь сижу, жду. Мне кажется, кто-то пробегал в темноте, но пока никого разглядеть не удается.

      – Вы с ума сошли! – поразился Обручев. – А если они на вас бросятся?

      – Не может такого быть, – отозвался Никольский. – Они ночные твари, должны бояться света. Костин пострадал, потому что выбрался на баррикаду. Кроме того, у меня есть ружье.

      Геолог вспомнил, как стремительно метались стимфалиды, уворачиваясь от тяжелых ударов динозаврова хвоста. Вряд ли ему удалось бы подстрелить тварь прежде, чем ее зубы вырвали ему горло.

      – Они ночные, ночные падальщики и хищники, – шептал зоолог. – Значит, у них хорошее зрение, но слух – еще лучше. Как у совы.

      – Нюх? – предположил Обручев.

      Никольский покосился