Europejskie tradycje rekreacji w mieście. Anna Pawlikowska-Piechotka

ачалу более оживленным, однако испанцы до самого конца выказывали более твердости и отваги, нежели их союзники […] Их храбрость внушает нам огромное уважение, а человечность, проявленная ими в отношении англичан – пленников или людей с затонувших кораблей, – превыше всяческих похвал.

Английская «Гибралтарская газета», 9-XI–1805

      Я полагал увидеть этих людей [англичан] преисполненными гордыни и невыносимо надменными из-за одержанной ими победы, однако на деле обнаружил нечто противоположное: они воздавали самые большие почести нашим пленным офицерам и говорили о них с истинным восхищением.

Письмо из Гибралтара командиру Де Сан-Роке

      От связок документов, которые я видел в Мадриде, бросает в дрожь; строки книги заставили меня пережить это сражение, однако с не меньшей печалью я пережил то, что происходило потом в мадридских конторах. С одной стороны, повышения (иногда вплоть до капитан-генерала), раздаваемые людям, которых и близко не было на поле битвы, а с другой – отказы в пенсиях сиротам и вдовам тех, кто выходил в море навстречу гибели, месяцами и годами не получая жалованья, на кораблях, которые их командиры с огромным трудом, если не за свой собственный счет, покрасили, чтобы они хотя бы выглядели не хуже французских.

Х. Гильен. Предисловие к «Трафальгару» Э. Лона Ромеро

      Вчера от старости и нищеты скончался капитан первого ранга дон Педро Нуньес (в Трафальгарской битве – командир шканцевой батареи корабля «Сан-Агустин»). Его вдову приказано освободить от связанных с этим расходов, так как в результате его болезни у семьи не осталось более ничего, что можно было бы продать, равно как и средств на достойное погребение, не считая наличия множества кредиторов. Все это является следствием огромной задолженности покойному по выплатам, о которых он не раз ходатайствовал перед Его Величеством, но всякий раз его просьбы отклонялись.

Архивы Военно-морского флота. Эль-Феррол

      Хуану Марсе

      1

      Тендер «Энсертен»

      Капитан-лейтенант Луи Келеннек, офицер военного флота Французской империи, вот-вот попадет на страницы учебников истории и этого повествования, однако сам пока еще не знает об этом. А не то первые слова, произнесенные им на рассвете 29 вандемьера[1] XIV года, или 21 октября 1805 года, были бы иными.

      – Сукины дети.

      Мокрая палуба «Энсертена» покачивается под его ногами от легкой зыби, что ерошит поверхность моря милях в тридцати – ну, может, чуть больше или меньше – к зюйд-осту от Кадиса. По сравнению с тем, что вот-вот должно появиться здесь, «Энсертен» – просто мелочь: шестнадцатипушечный тендер. Англичане называют его иначе – «катером»: на их языке это означает «резак»[2]. Но англичане, известное дело, вообще народ резкий. Так что пусть уж лучше будет «тендер». Вдобавок, если вспомнить о пушках, из которых стреляет Келеннек, с его тендера, или катера, как бы он там ни назывался, сняли четыре, чтобы судно стало легче и быстроходнее. Хотя даже так оно все равно, кажется, просто еле ползет в тумане, от которого на снастях и в углах парусов набухают капли сырости. Крррр, крррр, переваливаясь с борта на борт, скрипит тендер, как будто стонут и жалуются все его натруженные шпангоуты. Ветра почти нет – только легкий бриз порой вздувает паруса, грязными тряпками обвисшие на мачте и леерах, и заставляет трепыхаться на гафеле португальский торговый флаг. Купеческий флаг, само собой, для отвода глаз. В море все и каждый играют нечисто и врут напропалую.

      – Сукины дети, – повторяет капитан-лейтенант.

      Повторяет, естественно, по-французски. Fils de la grande putain или что-то в этом роде. Но вполне разборчиво. Рулевой и штурман, стоящие позади, рядом с нактоузом, молча переглядываются. Помощник штурмана – он тоже поблизости – остается в неведении, потому что он испанец. Как и следовало ожидать, его зовут Маноло, он низенький, смуглый, над глазами нависла одна сплошная черная бровь. Наверняка родом из Кониль-де-ла-Фронтера. Провинция Кадис. То есть самый что ни на есть местный. Поэтому его взяли на борт помощником штурмана, даже не поинтересовавшись, как он сам к этому отнесется. Мануэль Коррехуэвос Санчес, капитан рыбацкого суденышка, контрабандист, отец семейства. Типичнее просто некуда. Французы выговаривают «Манолё Когегуэво́с»[3]. Всякий раз, слыша, как кто-нибудь из них окликает его по фамилии, помощник штурмана чувствует себя так, будто получил пинок именно в ту часть тела, о которой идет речь.

      – Лучше уж зовите меня Маноло, мсье, если вы не против, – просит он, чуть шепелявя, как всякий уроженец Андалусии.

      Вот только ни штурману, ни рулевому не понятно, по чьему это адресу прохаживается на арамейском наречии капитан-лейтенант Келеннек Штурман по имени Кьеффер, возможно, думает, что командир поминает тех, по чьей милости сейчас вынужден торчать здесь, посреди утреннего тумана,

1

В ходе Великой французской революции (1789–1799) декретом Национального конвента в стране был введен Республиканский (революционный) календарь, отменявший христианское летосчисление. Новый отсчет лет начинался с 22 сентября 1792 г. (объявленного годом начала новой эры) – дня свержения монархии и провозглашения Республики. Год делился на 12 месяцев по 30 дней, месяц – на 3 декады; последние 5 (в високосные годы – 6) дней в конце года именовались санкюлотидами (от фр. sans culotte – бесштанные, прозвище революционной бедноты). Названия месяцев были связаны с природными явлениями, соответствующими временам года: так, первый месяц (22/23 сентября – 21/22 октября) назывался вандемьером (фр. vendemiaire, от лат. vindemia – сбор винограда). Республиканский календарь, отмененный Наполеоном Бонапартом с 1 января 1806 г., позже был восстановлен во время Парижской Коммуны (действовал с 18 марта по 28 мая 1871 г.), после чего опять был введен грегорианский календарь. – Здесь и далее – примечания переводчика.

2

Слово «катер» (англ. cutter) происходит от глагола «to cut» – резать.

3

Для испанца «Когегуэвос» звучит как «хватай за яйца».