Купол св. Исаакия Далматского. Александр Куприн

Когда вас перестреляют, паршивых сукиных детей!

      И все в том же мажорном тоне.

      Потом прошло с полмесяца. Как-то утром я стоял у забора. Вижу, надзирательница толкает по мостовой большую тачку, а на ней небольшой гробик, наскоро сколоченный из шелевок. Я понял, что тащила она детский трупик на кладбище, чтобы свалить в общую яму, без молитвы и церковного напутствия.

      Но как раз перед моими воротами колесо тачки неудобно наскочило на камень.

      От толчка живые швы гроба разошлись и из него выглянуло наружу белое платьице и тоненькая желтая ручка. Надзирательница беспомощно оглядывалась по сторонам.

      Я крикнул ей:

      – Погодите, сейчас помогу.

      Захватил в доме гвоздей, молоток и кое-как, неумело, криво, но прочно, заколотил гроб. Вбивая последний гвоздь, спросил:

      – Это не Зина?

      Она ответила, точно злая сучка брехнула:

      – Нет, другая стерва. Та давно подохла.

      – А эту как звать?

      – А черт ее знает!

      И влегла в тачку всем своим испепеленным телом.

      Я только подумал про себя: «Успокой, Господи, душу неизвестного младенца. Имя его Ты Сам знаешь».

      Другой женщине я бы непременно помог довезти гроб, хотя бы до шоссе…

      Много еще было невеселого. Ведь каждый день нес с собою гадости. Но теперь во мне произошел какой-то легкий и бодрый поворот.

      Пушки бухали все ближе, а с их приближением сникла с души вялая расслабляющая тоска, бессильное негодование, вечный зелено-желтый противный рабий страх. Точно вот кто-то сказал мне:

      «Довольно. Все эти три года были дурным сном, жестоким испытанием, фантазией сумасшедшего. Возвращайся же к настоящей жизни. Она так же прекрасна, как и раньше, когда ты распевал ей благодарную хвалу».

      Сидел я часто на чердаке, на корточках, счищал сухую грязь с картофелин и размышлял: если учесть налипшую землю да еще то, что клубни подсохнут, то 36-ти пудов не выйдет. А все-таки по три фунта в день наберется, по фунту на персону. Это громадный запас. Только уговор умеренно делать широкие жесты.

      И в то же время я пел диким радостным голосом чью-то нелепую песенку на собственный идиотский напев

      Тра-ля-ля, как радостно,

      На свете жить так сладостно;

      И солнышко блестит живей,

      Живей и веселей…

      IV. Яша

      Когда вошел славный Талабский полк в Гатчину – я точно не помню; знаю только, что в ночь на 15, 16 или 17 октября. Я еще подумал тогда, что дни второй половины октября часто были роковыми для России.

      Накануне этого дня пушечные выстрелы с юга замолкли.

      Город был в напряженном, тревожном, но бодром настроении. Все ждали чего-то необычайного и бросили всякие занятия.

      Перед вечером – еще не смеркалось – я наклал в большую корзину корнеплодов, спустив их пышную ботву снаружи: вышел внушительный букет, который предназначался в презент моему старому приятелю-еврею за то, что тот изредка