Тереза Авильская. Иван Лукаш

Баха – она была екатерининской стройки, как античный храм, с желтоватой колоннадой, на которой мы выцарапывали гвоздиками и проволокой всякий наш детский вздор, – был, у мозаической мастерской Чистякова, еще малый сад, отделенный железным забором.

      Забор был, кажется, кое-где повален, а в сильных кустах сирени, в этом саду, стоял коричневый, деревянный и довольно ветхий флигель с верандой. Точно кусок помещичьей провинции, перенесенный в Академию художеств.

      Там и жил скульптор – академик Беклемишев.

      Он мне показался похожим на Альфонса Доде. Он, гравер Матэ и еще скульптор Зальман с усами Ницше – это три академических фигуры той Академии, которую я застал в моем детстве в девятисотых годах…

      У академика Беклемишева было две дочери. И я их встретил уже после всего, что случилось со всеми нами, здесь, в Париже.

      На Монмартре есть тупичок. Кругом снуют тесные улицы, какой-то перемешанный базар магазинов, зеленных, кафе, отельчиков. А от тупичка все это отходит. Тихий угол на отлете. Там есть даже крошечный сад, а в саду – так внезапно – белые голуби…

      Ворота, как в старом аббатстве. Здесь раньше жил чудак – антиквар. Он и переделал дом в немного театральное аббатство. Даже поставил кафедру для проповедника. Громадный камин едва ли не времен Генриха. В прихожей – окованные итальянские сундуки и огромный фонарище с острыми лапами.