На Москве (Из времени чумы 1771 г.). Евгений Салиас-де-Турнемир

не жалуете и к себе не пускаете в гости…

      Это был намек на то, что Еропкин давно не был у преосвященного с визитом и недавно не принял приезжавшего к нему Амвросия.

      Скромный, прямой философ и стоик в обыденной жизни, сенатор Еропкин не мог питать особенной дружбы к хитрому, честолюбивому и самовластному до жестокости владыке. Еропкин все извинял, а Амвросий все карал без пощады.

      Целая кучка гостей проводила преосвященного до прихожей и вернулась в залу. Еропкин задумчиво проводил преосвященного только глазами и мыслию.

      – Это он, ваше превосходительство, в ваш огород камушком пустил, – раздался голос доктора Риндера около него.

      – Да, – добродушно отозвался Еропкин. – Поди ж ты какой!.. Кабы он меня в церковь заставлял чаще ездить, – понятное дело… А то, вишь, заставляет силком в гости ездить да силком к себе принимать. Хоть грешное дело, а не лежит у меня к нему сердце.

      – Да. Если правда, что сказывают, – заговорил

      Риндер и, наклонясь, шепнул сенатору что-то на уха, прибавив: – Я чай, слыхали?

      Лицо Еропкина мгновенно омрачилось, глаза блеснули ярче.

      – Это клевета, государь мой, – более чем строго выговорил он. – Нет и не народилось еще той бабы деревенской, которая врала бы пуще Москвы белокаменной.

      – Да оно так-то так, – отозвался доктор, смущаясь.

      – Если завтра матушка государыня Москва, – продолжал бурчать Еропкин, – скажет, что я младенцев у себя втихомолку режу да кровь их пью, так, право, я не удивлюсь.

      Риндер начал подобострастно хихикать. Вечно всем всегда прислуживающий немец подошел было теперь к сенатору перекинуться словечком именно потому, что через несколько дней ему приходилось иметь до Еропкина просьбу в сенате.

      Риндер собирался уже отойти, когда добродушный Павел Дмитриевич выговорил, глядя в маленькие, зелененькие и мигающие глазки доктора:

      – За примером, государь мой, ходить недалеко. Ведь вот про вас сказывает же Москва, что вы пуще всего любите пользовать одиноких вдовушек и преклонных старушек. Что вам все попадаются оне недолговечные, все помирают да вам по завещанию свои вотчины оставляют.

      Риндер в одно мгновение сделался пунцовый, хотел что-то выговорить и поперхнулся.

      Еропкин продолжал спокойно смотреть в изменившееся лицо немца.

      «Ишь как покраснел! – думал Павел Дмитриевич. – Подумаешь, и впрямь оно правда».

* * *

      В зале поднялся легкий шум. Сидевшие повскакали с мест. В дверях появилась маленькая, худая фигурка в лиловом атласном шлафроке[19] и в такой же ермолке. На ногах пестрели вышитые туфли; на каждой был вышит розан и колчан со стрелами, перевитый узлом ленточки. Туфли эти были в большой моде и назывались a la dauphine[20] или a la Marie-Antuanette[21]. По крайней мере, сотня барынь в Москве носила их. В числе этой дамской сотни был и сам генерал-губернатор города Москвы – лаврами увенчанный победитель Германии, фельдмаршал и кавалер всех российских орденов.

      Те

19

Шлафрок — старинный домашний халат.

20

…a la Dauphine – в стиле дофина. Дофин – наследник престола во Франции.

21

…a la Marie-Antoinette — в стиле Марии-Антуанетты, французской королевы, казненной во время Великой французской революции в 1793 г.