Срезки. Земля, с которою вместе мёрз. Валентин Колясников

лась с ним. Мучилась, но не пыталась что-либо изменить.

      Когда умер, не голосила. Глаза сухие, ни слезинки. Все выплакала за долгие годы. Только вся измучилась, устала, еле держалась на ногах. Но слёз не было.

      Сейчас, когда скелетное тело Кирьяна, усохшее за две последние недели буквально на её глазах, обмытое и переодетое соседкой Дорой в чистое бельё и накрытое белой простынёй, покоилось на сколоченном наскоро деревянном настиле в его же боковой комнате, Евдокию беспокоило одно: Виктор, средний из детей, не успел проститься с отцом. Ему отбила телеграмму загодя. Знала: добираться долго. И знала: Кирьян уже безнадёжен.

      Евдокия какое-то время надеялась, что средний застанет отца в живых. Да, видать, вышел просчёт. Не по её вине. Дорога сына оказалась длинней самой длинной.

      Старший Александр и дочь Анна жили поблизости и навестили отца, когда Кирьян ещё находился в больнице. Но вскоре врачи, убедившись, что дни его на исходе, выписали Кирьяна домой – умирать.

      Будучи в сознании и предчувствуя неотвратимое, Кирьян, как никогда, желал повидаться со своим средним, договорить ему своё недоговорённое. Последние двадцать лет он виделся с сыном только во время редких северных отпусков Виктора. И то чаще бывал навеселе и толком ни расспросить, ни рассказать ничего не мог, а, может, и не хотел по какой-то своей причине. К вечеру обычно напивался, буровил (его словечко!) всякую околесицу, а по утрам молчал: мучило похмелье.

      В последние два дня перед смертью Кирьян почти не приходил в сознание и, когда оно возвращалось к нему ненадолго, сказать ничего не мог: отнялся язык.

      Его родственники, за исключением собственных детей, жили также в Шадринске – весть о смерти последнего из старшего поколения Шадриных разнеслась мгновенно.

      Жил Кирьян на окраине в собственном доме, в нём же и покоился сейчас под простынёй на настиле. Так и не успел, а скорее всего, не захотел переписать дом на жену или кого-нибудь из детей. Когда-то построенный им самим на берегу реки дом он как бы забирал с собой.

      Родственники и знакомые наполняли и опрастывали крестовый дом, разделённый перегородками на четыре комнаты, дивились переменам, произошедшим с его владельцем. Во время болезни не приходили, знали: этот всегда хлебосольный хозяин уже не предложит рюмку. Но на мёртвого посмотреть и попрощаться сходились, словно на пир слетались. Кирьяна не узнавали: от крепкого сбитого живчика, как все его называли за спорость в работе, за ершистость в пьяных куражах, – и след простыл. Остались кожа да кости. Совсем ещё недавно вихрастый пышно-смолистый чуб враз поседел. Не бритое в последние недели лицо покрыла густая белая щетина. На глазах медные пятаки. В бытность крупная голова «спрессовалась» до мизерных размеров. Клещи у смерти жестокие.

      В последние дни Кирьян почти ничего не ел, но часто ходил под себя. Казалось, всё нутро выворачивало наизнанку. Сильное когда-то тело опустошалось, потрохами выходя наружу, усыхало. Но он сопротивлялся смерти. Когда парализовало правую руку, половину тела. Когда говорить становилось всё труднее, пока мог, матерился, не ведая для чего. Каким-то чудом сползал с кровати – видимо, хотел жить. Евдокия, маленькая, щуплая, с бесцветным лицом, замучилась снова и снова поднимать его с пола на кровать, менять бельё. За последние две недели надорвалась так, как с нею не случалось и в самую трудную пору – в войну.

      Предчувствуя конец, когда к нему ненадолго вернулось сознание, Кирьян оставил Евдокии три наказа:

      – Одень в светлый костюм. Знаешь, не люблю мрачного. Музыку не заказывай: нашумелся в жизни, хочу тишины. Водки никому не подавай: выпито её достаточно…

      И всё. Не дождалась Евдокия, чего хотела: не попросил у неё Кирьян прощения за все её муки с ним. Упёртым остался до конца. С тем и помер.

2

      Билибино погрузилось в обычную ночь: полярная давно уже миновала. Но Виктор Кирьянович Шадрин, секретарь райкома, ещё бодрствовал. Утром предстояла поездка в стойбища оленеводческого совхоза «Новая жизнь». Там случился конфликт: бригадиры крепко не поладили с директором Аверьяновым и лично обратились к Шадрину, просили приехать, разобраться и помочь. Они знали Виктора Кирьяновича давно и верили ему. «Только Вы, – писали они, – можете решить, кто прав».

      Шадрин знал: тундровики – народ терпеливый, выдержанный и доверчивый. Напраслину городить не станут. Это у них исключено. Значит, наступил предел их терпению, обстановка раскалилась добела. Правда, подробностей в письме не было – была великая просьба приехать.

      Аверьянова три года назад, не считаясь с мнением районного руководства, прислали директорствовать в «Новую жизнь». Прежний директор выехал по болезни «на материк». Аверьянов – родственник высокого начальника, и попытка Шадрина воспрепятствовать аверьяновскому назначению была пресечена крайкомом.

3

      Конфликт оленеводов с директором совхоза Аверьяновым был предсказуем. Появление Аверьянова в Билибино стало его началом. Первый разговор с ним разочаровал Шадрина. И насторожил.

      В кабинет секретаря вошёл среднего роста, весь вальяжный, с холеной физиономией, невыразительной наружности человек.