Нью-Йорк – Москва – Любовь. Анна Берсенева

Ей стало невыносимо скучно разговаривать с посторонним человеком о посторонних ее сердцу подробностях жизни.

      – Извините, я спешу, – сказала она, не глядя больше на своего собеседника.

      Да она вообще-то и раньше не слишком к нему приглядывалась. Так, задержалась на полторы минуты – зацепилась языком, как называла это ее московская приятельница Маринка.

      А теперь Алисе хотелось только молчания. Ей надо было обдумать то, что произошло с нею этим вечером. Хотя лично с нею-то ведь ничего и не произошло…

      Глава 7

      Хорошо, что старые оконные рамы закрывались неплотно.

      То есть вообще-то это было совсем нехорошо: зимой в щелях свистел ветер, и их пришлось заклеить поролоновыми полосками. Но если бы окна закрывались плотно, то в квартире стояла бы могильная тишина, которая была сейчас для Алисы совсем некстати.

      Тяжелые мысли никогда не отступают в тишине.

      Хотя это и не мысли были – то, что теснилось у нее в груди. Мысли все-таки можно облечь в слова, а для этой смутной тоски слов не находилось.

      «Надо понять, что я сделала не так, – подумала Алиса. – Не искать свою вину, а просто понять, в чем я поступила неправильно».

      Но как только она спросила себя об этом, то сразу же поняла, что не найдет ответа. Она в чем-то ошиблась, но в чем? И почему ей кажется, что понять это невозможно, и что ей надо теперь сделать?

      «Полгода в России – это все-таки слишком много, – усмехнулась Алиса. – Я начинаю рассуждать, как персонажи Достоевского. И вообще, скорее бы на работу – мне вредны выходные».

      Но и эта мысль, в общем-то здравая, была, как говорила Маринка, типичное не то. В ней, в этой мысли, не было… Того, что ведет человека по жизни, вот чего в ней не было!

      Но в чем оно было, что это вообще такое? Алиса не знала.

      Она вышла в кухню и, не включая свет, подошла к окну, прислонилась щекой к стеклу. Стекло было холодное – весеннее, апрельское, как ветер, и небо, и дымка первой древесной зелени. Из-за окна доносились неясные, весенние же звуки. Они как-то помогали душе, да, именно так, хотя и непонятно, чем помогали. Алиса вслушивалась в них, как в музыку, под которую ей предстояло бы, например, танцевать. Ей было хорошо среди этих непонятных звуков московской весны.

      «Может, вообще не надо об этом думать? – с вопросительным малодушием подумала она. – Просто не думать, и все. Все само как-нибудь разрешится».

      Но тут же она представила: вот открывается дверь, Марат снимает в прихожей куртку, идет в комнату, а она лежит в кровати и слышит его шаги, потом его дыхание, потом… И что потом?

      Шаги послышались совсем рядом. Алисе показалось даже, будто кто-то прошел мимо нее прямо вдоль кухонной стены. Через мгновение она поняла, что это так и есть, только шаги слышатся все-таки не совсем рядом, а за стеной, на лестнице черного хода. Это было странно – Алиса впервые слышала, чтобы по этой лестнице кто-нибудь ходил; ей казалось, черный ход вообще заколочен с улицы.

      Она осторожно подошла к двери, на всякий случай потрогала засов. В полном звуков и шорохов старом московском доме вполне