Чернобыльская молитва. Хроника будущего. Светлана Алексиевич

Я боюсь, когда много людей. Как на вокзале… Во время войны… (Заплакала навзрыд и замолчала.)

      Мать:

      – Только о войне… Только о войне могу говорить… Почему сюда приехали? На чернобыльскую землю? Потому что отсюда нас уже не выгонят. С этой земли. Она уже ничейная, Бог ее забрал. Люди ее оставили.

      В Душанбе работала я заместителем начальника вокзала, и был еще один заместитель, таджик. Наши дети вместе росли, учились, мы сидели за одним праздничным столом: Новый год, Первомай… День Победы… Вместе пили вино, плов ели. Он ко мне обращался: «Сестра. Сестренка. Моя русская сестра». И вот он приходит, а мы сидели в одном кабинете, останавливается перед моим столом и кричит:

      – Когда ты, наконец, в свою Россию укатишь? Это – наша земля!

      В ту минуту я думала, что мой разум не выдержит. Подскочила к нему:

      – Куртка на тебе откуда?

      – Ленинградская, – ответил от неожиданности.

      – Снимай русскую куртку, гад! – сдираю с него куртку. – Откуда шапка? Хвалился, что из Сибири прислали! Снимай шапку, гад! Рубашку давай! Штаны! Их на московской фабрике шили! Они тоже русские!

      До трусов бы раздела. Здоровенный мужчина, я ему по плечо, а тут – откуда сила взялась – все бы с него содрала. Вокруг уже люди собрались. Он вопит:

      – Иди от меня, бешенная!

      – Нет, отдавай все мое, русское! Я все свое заберу! – Я чуть разума не лишилась. – Носки снимай! Туфли!

      Работали мы днем и ночью… Составы идут переполненные – бегут люди… Много русских людей тронулось с места…Тысячи! Десятки тысяч! Сотни! Еще одна Россия. Отправила я в два часа ночи московский поезд, остались в зале дети из города Кургана-Тюбе, не успели на московский. Я их закрыла, спрятала. Подходят ко мне двое. С автоматами.

      – Ой, ребята, что вы тут делаете? – А у самой сердце задрожало.

      – Сама виновата, у тебя все двери нараспашку.

      – Я поезд отправляла. Не успела закрыть.

      – Что там за дети?

      – Это наши, душанбинские.

      – А может, они из Кургана? Кулябские?

      – Нет-нет. Наши.

      Ушли. А если бы открыли зал? Они бы всех… И мне заодно – пулю в лоб! Там одна власть – человек с ружьем. Посадила я детей утром на Астрахань, приказала, чтобы их везли как арбузы, двери не открывали. (Сначала молчит. Потом долго плачет.) Разве есть что-нибудь страшнее человека? (Опять замолкает.)

      Уже, когда здесь шла по улице, через минуту оглядывалась, мне казалось, что кто-то за спиной наготове… Ждет. Дня там не проходило, чтобы я о смерти не думала… Всегда из дому во всем чистом выходила – в свежевыстиранной блузке, юбке, в чистом белье. А вдруг убьют! Сейчас по лесу хожу одна и никого не боюсь. Людей в лесу нет, ни одного человека. Иду, вспоминаю: то ли было все это со мной, то ли нет? Другой раз охотников встретишь: с ружьем, собакой и дозиметром. Это тоже люди с ружьем, но не такие, они за человеком не гоняются. Стрельбу услышу – знаю, что по воронам стреляют или зайца