Первая квартира. Глеб Успенский

невидимому, ко мне, потому что говорила особенно ласково и звонко. Я исполнил ее просьбу, потому что и сам сделал бы это с первого слова Акулины, обращенного к своим спутницам насчет двери, если бы не казалось мне, что дверь отворится сию минуту; кроме того, я решительно не знал, почему они не хотят отворить.

      – Покорнейше благодарю-с! – возгласила Акулина, появляясь в комнату с самоваром. – Сделайте милость, уж извините… Обеспокоились. Наши девки, дуры, испугались…

      – Чего же?

      – Да ведь нешто они понимают!.. Ну, жилец новый… Бог его знает… и боятся!

      Акулина поместилась у притолоки и очевидно желала со мною познакомиться.

      – У нас вам будет покойно, – заговорила она тихо. – У нас тихо… Шуму это, гаму – нет… Песни иной раз девки запоют – это разве. Да и то запретесь, не слыхать.

      Я возился около самовара, слушая Акулину. Между тем дверь начала приотворяться; явились две-три физиономии слушательниц.

      – Эта комнатка у нас счастлива, – продолжала Акулина, – не пустует, любят. У нас покойно… Потому у нас тихо и никогда чтобы чего-нибудь… Всё больше чиновники живут… Скубенты, случается… Но редко… Всё чиновники больше. Вы какие будете?..

      Я сказал, что служу.

      – А-а-а… чиновники! так-так… Вот у нас жил чиновник тоже… Кузьмичев… Не знаете?

      – Нет, не знаю…

      – Их ведь много, не узнаешь всех-то…

      Дверь отворилась совсем почти; слушатели теснились у стены в темноте.

      – А то, – оживляясь, заговорила Акулина, – был у нас один жилец, – так это уж только одно удивление, что за жилец такой!.. В первый раз в жизни я такого и видела… Сумашеччий, что ли, он или уж, бог его знает, какой такой! Чиновник…

      – Он не служил! – послышалось из темноты.

      – Отставной-с! За это сумасшествие его, надо быть, и отставили… И что только он делал! Бывало, все животики надорвешь!.. Иной раз, слышь, зовет меня… Придешь к нему, а он: «Акулинушка, говорит, есть у меня хвост?» – «Да и какой еще большой», говорю. Просто смехи – смехи неописанные! Ну и вином шибко зашибал.

      – Это Солошин жених! – раздалось робко в темноте.

      – Что такое Солошин? Еще что?

      – Обнакновенно твой! полно отпираться-то!.. Ишь!..

      – Стыдно!

      – Хе-хе-хе! – засмеялась Акулина… – Шутят!..

      – Он ей, – продолжали в темноте, – ковригу хлеба в именины подарил.

      – И чемодан!

      – Ври!

      – Ты-то не ври!.. Ты больше знаешь!

      – Кому знать, как не тебе? А вот я сейчас про Андрюшку…

      Очевидно было, что кому-то зажали рот на полслове.

      Беседа в подобном роде тянулась долго, и знакомство наше быстро двигалось вперед. Разговоры в темноте к концу визита Акулины шли во всеуслышание, хотя разговаривающие и не решились показать своих физиономий.

      Акулина долго рассказывала про своих жильцов. Когда запас материала, с которым она считала нужным меня познакомить, истощился, она снова, для округления беседы, свела