Слепые. Георгий Чулков

от любви, Лунин вдруг сделался мрачным, как будто вспомнил что-то.

      – Когда приедет муж? – спросил Лунин сухо, стараясь не смотреть в глаза Анны.

      – В июле, вероятно. Он сам не знает, должно быть. Они замолчали.

      – С мужем все кончено, – сказала Анна Григорьевна тихо, – разлюбишь ты меня или нет – с мужем я жить не стану.

      – Да. Но ты жила с ним.

      Анна Григорьевна со страхом посмотрела на Лунина и стала торопливо поправлять прическу.

* * *

      За обедом Анна Григорьевна сидела бледная, и на губах ее была улыбка, слабая и печальная.

      Наташа волновалась и даже спросила, не утерпев:

      – Анна! Что с тобою, Анна?.. – и грозно посмотрела на Лунина.

      Эксакустодиан, ничего не замечая, рассуждал о политике:

      – Русские люди должны сплотиться… Интеллигенция ожидовела: министры трусят и либеральничают.

      Отец Григорий кивал задумчиво головой и говорил как будто некстати:

      – Не высокомудрствуйте, но последуйте смиренным. Не мечтайте о себе…

      Авдотья Павловна угощала пельменями. Иногда восклицала, обращаясь к Анне:

      – Прекрасная ты моя! Уж рада я тебе и не знаю как. А муж-то когда приедет?

      – В июле, должно быть.

      И, забыв ответ, немного погодя опять спрашивала:

      – А муженек-то когда приедет?

      Принесли телеграмму со станции.

      – Анне Григорьевне Полянской.

      Она покраснела, распечатывая. Кто-то спросил:

      – От кого это?

      Она прошептала:

      – От мужа. В июле приедет.

      И скомкала в руке телеграмму.

      IV

      Михневич пришел к Лунину с большим листом и сказал:

      – Пожалуйте подписаться, Борис Андреевич.

      – А в чем дело?

      Михневич стал рассказывать что-то сложное об обществе трезвости, о народном доме, об исправнике Усачеве…

      Лунин махнул рукой и взял перо. Подписываясь, заметил, что в числе учредителей есть и княжна.

      – Вот нашего полку прибыло, – сказал Михневич. – Пойдемте, я вам огороды мои покажу за то, что вы человек сговорчивый.

      Шли лесом. Там было сыро и мглисто, а в ямах поглубже лежал даже кое-где снег. Шумно пролетел глухарь, испугав Лунина.

      Михневич говорил о социализации земли, и казалось, что он вслух читает брошюру – так у него все гладко выходило.

      Лунин, улыбаясь, сказал:

      – Вот вы складно говорите, Семен Семенович, а все-таки вы мне больше нравитесь, когда молчите. Вы не обижайтесь. Я не хочу сказать, что вы худое говорите. Только такие слова, знаете ли, всегда бескровны, а вот то, что у вас взгляд лесной, что вы огород любите, что вот, я слышал, пчельник у вас великолепный, – это все как-то у вас по-настоящему… Лес и пчелы – прежде всего, а все прочее – литература.

      Михневич лукаво и весело засмеялся:

      – Я – пчеловод. Это правильно. И огородник я. Боюсь, по правде сказать, что из нашей социализации одна литература выйдет.

      Лунин заинтересовался:

      – А у вас почему такие мысли, Семен