Саша. Семен Юшкевич

сь тёмно-красным огнём – посинела и потухла. Спускалась ночь. Голубятня потеряла очертания и казалась ящиком, домом, горой. По двору торопливо двигались люди. Слышался говор, кашель: то рабочие возвращались с фабрик, мастерских, с дока. Андрей вывел из конюшни кабриолет и, осторожно опустив оглобли на землю, пошёл за лошадью.

      – Но, но, осади, – бормотал он громко, возясь у стойла.

      Послышались глухие удары и звон уздечек. Тяжело ступая и выбивая искры подковами, шла «Жёлтая» и фыркала Андрею в спину.

      – Но, но. – бормотал он, отстраняя её рукой и, повернувшись у кабриолета к лошади лицом, стал напирать на неё. «Жёлтая», нехотя и всё тяжело ступая задом, пошла в оглобли. Андрей стал запрягать. Спускалась ночь.

      Я стоял в тёмном коридоре и, высунувшись из окна, с нетерпением следил за действиями Андрея. Мать, уже готовая к выходу, в пышном платье, которое чудесно шло к ней, весело торопила бабушку. Маша, стоя на коленях и лазая вокруг неё, оправляла складки, когда они ей казались не на месте, и беспрестанно что-то делала булавками, которые вынимала изо рта, где их было много.

      – Готово ли, Маша? – спрашивала мать и, когда Маша отвечала: «сейчас, барыня», раскрывала веер и со скучающим видом обмахивалась им.

      Во дворе между тем наступила тишина. Рабочие скрылись. Ласково ворчал Андрей. Лошадь фыркала. Поднималась луна и приятный светло-синий свет пал на гору.

      – Ещё не готово, – с нетерпением шептал я. – Милая мама, поторопись, пожалуйста, мама, – просил я, точно мой шёпот мог передать ей и моё нетерпение.

      Но вот показалась толстая тень и стала у входных дверей. Заворчала Белка.

      – Готово, Андрей? – раздался голос матери.

      – Готово, барыня моя… – ответил Андрей, подняв голову.

      – Хорошо, мы сейчас, Андрей.

      Я вздохнул от облегчения. Тотчас же, шурша платьем, с бабушкой под руку, показалась мать. Маша провожала их, и будто обе шли в дремучем лесу и могли о сучья порвать свои платья, – она и с боков и сзади и забегая вперёд, охраняла их.

      – Выходят… – шепнул я Коле в открытую дверь.

      – Тише! – погрозил он мне.

      – В десять часов дети должны быть в постели, – донёсся ко мне голос матери.

      – Ага, – подумал я радостно, – они вернутся очень поздно.

      – Слушаю, барыня, – ответила Маша.

      Стало тихо. Я ждал, выскользнув в беседку. Раздался важный отчётливый топот «Жёлтой», и Андрей, восседая на заднем сидении, показался у последнего окна и осадил.

      – Пожалуйте, барыня, – почтительно проговорила Маша.

      Лошадь забила копытами. Белка с лаем бросилась к воротам.

      – Уехали! – крикнул я во весь голос, влетая к Коле, – уехали!

      Я вскочил на кровать и дважды стал на голову, упираясь ногами о стену.

      – Свободны, свободны! – всё кричал я, стоя на голове, и мне было смешно, что вижу комнату опрокинутой. – Маша, скорее чаю! – нам некогда.

      – Маша, они уехали! – заорал Коля и, тщетно попытавшись, подобно мне, стать на голову, спрыгнул с кровати и понёсся по комнате.

      Через несколько минут Маша внесла чай на подносе. Как далека она была теперь от меня. Целая неделя прошла с тех пор, как я просил у неё прощения, и добрые чувства, взволновавшие меня, давно уже успели затеряться среди будничной жизни, с её маленькими радостями и маленькими заботами. Отсутствие Сергея в эти дни помогло забвению, и Машенька опять превратилась для меня в Машу, в горничную, в безответную рабыню; и, требуя от неё услуг, я теперь делал это зло, как бы наказывая её за минуты моей слабости… Безучастным взглядом посмотрел я на её покорную фигуру и вдруг нарочно толкнул её, чтобы вывалить поднос со стаканами из рук. И когда стаканы со звоном ударились о пол, а она вскрикнула от ожога, я с торжеством выбежал в столовую, напевая:

      – Машка, дурка, обожглась!

      – Ну, идём, – выговорил Коля, погнавшись за мной. – Они сейчас должны прийти.

      – Машка, дурка, обожглась, – повторил я со смехом.

      Маша вышла из нашей комнаты и, не показывая нам вида, что ей больно, с беспокойством спросила:

      – Куда вы уходите, паничи? Ведь мамаша сердиться будут.

      – Не твоё дело, Машка, – бросил Коля, выбегая в коридор.

      – Не твоё дело! – крикнул я в свою очередь, наскоро допивая чай.

      Она молча вышла, а я, ужасно оживлённый, побежал за Колей. Возле конюшни я нагнал его и мы вместе пошли к голубятне, где было назначено свидание с Сергеем и Настенькой.

      – Их ещё нет, – произнёс Коля, глядя на луну.

      – Сейчас придут, – уверенно ответил я и постучал зубами от волнения.

      В комнате Странного Мальчика был свет. Знал ли он, что мы сейчас будем у него? Свеча с прыгавшим пламенем мерцала, как звезда. Весь двор и стены флигелей и крыши утопали в ярких синеватых тенях, и от них было весело, как в праздничный день. Из голубятни шли шорохи, воркование. Кричали птенчики, протяжно, жалобно.

      – Кто-то