Наследница. Служанка арендатора. Евгения Марлитт

пороге Фелиситу, – кто убирает мою комнату?

      – Я, – ответила девушка.

      – В таком случае я должен просить вас быть осторожнее. Мне бывает неприятно, если какая-нибудь книга даже сдвинута со своего места, а теперь я вовсе не могу найти одной из них.

      – Как называется эта книга? – спросила она спокойно.

      На серьезном лице профессора мелькнуло что-то вроде усмешки.

      – Вы едва ли найдете, это французская книга. На ее корешке написано: «Крювелье. Анатомия нервной системы».

      – Вот она, – указала Фелисита. – Она лежит на том же месте, куда вы ее положили. Я не беру в руки ваших книг.

      Профессор быстро повернулся к молодой девушке и посмотрел ей прямо в лицо.

      – Вы знаете французский язык? – быстро спросил он.

      Фелисита испугалась – она себя выдала. Она не только понимала, но и свободно говорила по-французски: старая дева выучила ее. Необходимо было говорить правду, эти стальные глаза не отрываясь смотрели ей в лицо и раскрыли бы ложь.

      – Да, я брала уроки, – ответила она.

      – Ах да, я и забыл – до девяти лет. Значит, вы не все еще забыли?

      Фелисита молчала.

      – Вас воспитывали прежде иначе, – продолжал профессор, – но у моей матери и у меня были на это свои взгляды. Поэтому-то вы и презираете нас как своих мучителей, не так ли?

      Одно мгновение Фелисита боролась с собой, но раздражение победило, и она холодно ответила:

      – У меня для этого достаточно причин.

      Брови Иоганна нахмурились, но затем он, вероятно, вспомнил те упрямые и нелюбезные ответы, которые ему, как врачу, часто приходилось спокойно выслушивать от нетерпеливых пациентов. Поэтому он спокойно ответил:

      – Вы более чем откровенны! Вы очень дурного мнения о нас, но мы сумеем утешиться.

      Он снова принялся за письма, и Фелисита удалилась. Когда она подошла к открытой двери, взгляд читавшего последовал за ней. Холл был залит солнечным светом, и фигура девушки выделялась на нем, как картина на золотом фоне. Ее формам недоставало еще округленности, присущей окончательно развившейся женской красоте, но линии были мягки, а движения очень грациозны. Удивительнее всего были, однако, волосы. Они всегда казались каштановыми, но под солнечными лучами приобрели оттенок красноватого золота.

      Профессор снова наклонился над работой, но течение его мыслей нарушилось. Он недовольно потер лоб, выпил стакан воды, но напрасно. Наконец он рассердился, бросил перо на стол, взял шляпу и спустился с лестницы. Перо лежало не на своем месте и не было аккуратно вытерто. До педантизма аккуратный ученый проявил рассеянность.

      – Мама, – сказал профессор, заходя по дороге к матери, – пожалуйста, не посылай мне больше с поручениями девушку, предоставь это Генриху, а если его не будет дома, то я могу и подождать.

      – Видишь, – торжествующе ответила госпожа Гельвиг, – ты уже через три дня не можешь больше выносить ее физиономии, а меня заставил терпеть ее около себя девять лет.

      Сын