Вывихи. Сергей Цветков

ысячи лет тысячеротый,

      тысячеглазый и собранный из тысячи звёзд.

      Я шёл к тебе тысячи лет.

      Я шёл к тебе тысячи лет, меня постоянно

      окружала глубокая, грязная осень.

      Я шёл к тебе тысячи лет. Бесперестанно

      я слышал предсмертные крики обглоданных сосен.

      Я шёл к тебе тысячи лет. Сухие деревья

      трещали, когда поклонялись мне.

      Я шёл к тебе тысячи лет. Осеннее зелье

      хлестало ручьями из вен из вне.

      Я шёл к тебе тысячи лет.

      Я шёл к тебе тысячи лет. Каждый второй шаг

      повторял на всю вселенную твоё ненаписанное имя.

      Я шёл к тебе тысячи лет, пиная зелёный шар.

      Каждую тысячу лет находил тебя и проходил мимо.

      Я говорю о гармонии

      Осенью,

      когда журавли стали стрелкой компаса,

      я оказался на туристическом слёте,

      где пальцами,

      дрожащими от узлов,

      перебирал мысли, как ветер

      осенние листья –

      случайно я поймал его за хвост,

      зацепился автомобильным тросом,

      и он утащил меня к обрыву,

      на котором трава растёт до шеи,

      «трава мешает ходить ногам»,

      а песок нетронут, как девушка,

      читающая по вечерам

      «Шум и ярость» Фолкнера.

      Обрыв был настолько выше меня,

      что я глотал вертикали,

      чтобы увидеть наконечник копья.

      Но главное, что вся эта глыба

      продавливалась пальцами.

      Всё это – песок.

      Море захлёбывалось волнами –

      оно мчалось к берегу,

      словно раненая волчица – волнами,

      которые пенной конницей –

      конницей камикадзе

      разбивали своих гнедых

      о глиняный берег,

      в котором тонет обрыв

      и обрубок берёзы.

      Ветер разносил холод и шум,

      словно мальчик газеты утром,

      и только горы

      волнистой линией

      подчёркивали пейзаж.

      Они караваном слонов

      легли у водопоя

      и дымили свои трубки,

      поглаживая бороды морской пеной

      в бормотании о прошлом.

      Ничего не стоит на месте.

      И даже я,

      замеревший от мгновения,

      движусь от центра взрыва,

      дрейфую на его волнах.

      Камни и берёзовый листок на песке –

      живы.

      Деревья и черепа быков на земле –

      живы.

      Ногти и замки на куртках –

      живы.

      Мы вместе арендуем одну жилплощадь,

      но платим по-разному.

      Песчаный обрыв

      был врезан в пейзаж

      куском старого корабля.

      На нём росли деревья,

      и с каждой волной

      он был ближе

      к своему последнему

      плаванию.

      Я говорю о гармонии.

      Однажды

      однажды в 4 утра

      я понял что смерть кора

      и запонка на рукаве

      мне страшно её отстегнуть

      я замер как ртуть

      как смерть

      на мне

      Штурвал

      Вертелась голова штурвалом корабля,

      но небо не кончалось в поворотах.

      Оно нависло силою нуля

      и не могло протиснуться в ворота

      моей кирпичной головы, привыкшей мыслить

      в масштабах города и мерить спешкой время.

      Я видел голубую силу мыса –

      его размытое волной вселенной темя,

      и голубь с веточкой сухого кипариса

      был в правый угол яркой маркой вклеен.

      Вертелась голова штурвалом корабля,

      виднелись бога пальцы из сандалий,

      и солнце будто выбрало меня

      среди больных, которые устали.

      Шаманским бубном были облака.

      Шаманом были облака, одетым в пурпур.

      Шумела древней мельницей река –

      сквозь нас вселенная твердила в рупор

      одно лишь слово, лившееся как

      кровь с молоком и ставившее в ступор.

      Она