Над уровнем моря. Пестрый камень. Владимир Чивилихин

с усилиями продираться сквозь них.

      – Дайте ваш ножик, Саша, – догнал нас Легостаев.

      – Зачем? – Жамин достал из кармана финку. Виктор на ходу стругнул и показал нам тонкий черенок. Годовые кольца не различались на белом как мел срезе.

      – Знаете, сколько этой березке лет?

      – А зачем? – спросил Жамин.

      – Сто, – Виктор сунул палочку в карман пиджака. – Сто лет…

      – Свистишь! – Жамин забрал нож. – Зачем она тебе?

      – Просто положу на стол и буду на нее иногда смотреть.

      – Ну и что? – Жамин поглядел на нас с презрительным снисхождением.

      – И думать, что этой палочке сто лет.

      – Чудики вы все! – махнул рукой Жамин.

      Виктор засмеялся, я тоже. Пошли дальше. Березка кончилась, и запахло травами. Я пустил Жамина вперед по прямой, битой тропе, а сам пошел рядом с Виктором, чтоб вместе посмотреть луга. Не знаю, чем уж занимали эти цветы Легостаева, просто мы оба, наверно, стосковались в нашей тенистой долине по воздуху, простору и краскам.

      Вот купальница, сибирский огонек, его полно не только на Алтае; крупные, под цвет жаркого костра бутончики потеряли весеннюю упругость и начали уже осыпаться. А вот желтый альпийский мак, не такой, как культурный, попроще, но тоже хорош! А это – куропаточья трава? Рубчатые листочки идут прямо от корня и обрамляют светло-желтые чашечки. А тут какие-то свежие, как утренняя заря, цветки с золотым солнышком внутри. Нет, деревья мне больше знакомы! И эту скромную красавицу с пятью узкими ярко-оранжевыми лепестками тоже не знаю. Сорвать?

      – Ветреница и горечавка, – сказал Виктор, взглянув на мой букетик. Хороши!

      Да, это тебе не долинные папоротники и хвощи! Те, как умирающее, выродившееся племя, не живут, а тлеют – ломкие, слабые, без цветов и запаха. А тут, наверху, все цветет, и больше всего желтых, канареечных, оранжевых красок – солнце повторяло себя в бесчисленных золотых кругляшках. И пахнут альпийские цветы по-особому – нежно и стойко. Борьба за жизнь. Опыляться-то надо, вот они и стараются, чтоб пьянели в их чашечках редкие по этим местам насекомые.

      – Но вы не туда смотрите, – тронул меня за плечо Легостаев. – Вот это стоит внимания.

      Виктор пропускал сквозь пальцы метелку каких-то стеблей, густо унизанных маленькими мягкими листочками. Цветы были тоже мелкие, желтые, как их соседи, и пахли неуловимо тонко.

      – Говорят, лезет в землю и камни – не выдерешь. Эту штуку долго секретили…

      – А что это такое?

      – Rhodiola rosea. Золотой корень. Вроде женьшеня.

      – А почему секретили?

      – Думали, от лучевой болезни, а он от всего помогает. В поселке за пятерку уже можно купить корешок и рецепт.

      – А разве вы не говорили с ребятами из ботанической экспедиции?

      – Надо будет накопать перед отъездом, – сказал я, в который уже раз пасуя перед Легостаевым.

      Конечно, я слышал весной в поселке, что собирается в горы какая-то экспедиция, но, честное слово,