Валеркина любовь. Златые горы. Николай Мамин

в этом же Листвяжном Логу он списал Павла Сычёва на берег с такой характеристикой, что места на реке даже в командах буксирных толкачей – «лаптёжников», ему уже после не нашлось, а её, тогда штатного рулевого Тоньку Сычёву, послал осенью на курсы комсостава, где она была единственной женщиной среди двадцати пяти буксирных старшин, боцманов и рулевых со значками отличников речного флота. Конечно, помогла и семилетка, бывшая за её плечами, но зимой затонские рассказывали, что старик-капитан сам дважды ходил к начальнику пароходства и всё-таки упросил его – опыта ради – принять Антонину на курсы, а прощаясь с ней, сказал, глядя в сторону:

      – Конечно, дело не женское среди таких каменюк суда водить, но и упорство у тебя в жизни совсем не бабье, как я понял… Иди, учись. Никакой устав без исключений не бывает. Ещё и капитаном поплаваешь.

      И вот она уже вторую навигацию «штурманит» на «Орлёнке», а Андрей при каждой встрече зовёт её переходить на «Черняховского», ссылаясь на вакантное место второго штурмана и пока что упорно неся двойную нагрузку и за первого, и за второго.

      А капитан «Черняховского», плечистый крепыш, тоже из демобилизованных мичманов военного флота, как-то раз так прямо и сказал их «Серёге».

      – Железной кости человек мой штурманец. Из таких бы болты делать. По-видимому, придётся тебе, дружок, своей штурманше всё же проводины устраивать. Быть ей у меня на «Черняховском»…

      Сейчас, вспоминая эти откровенные слова, Антонина задумчиво и грустно улыбалась.

      Но, спрашивается, при чём во всей этой, и так достаточно и простой, и сложной истории двух человеческих судеб был ещё и рулевой Валерий Долженко?

      Антонина, не зажигая света, нащупала на столике в изголовье ручные часы – и без света было видно, что их стрелки вырезали из крохотного циферблата почти точно прямой угол. Было пять минут четвёртого.

      – Называется – отдохнула! – сердитым шёпотом посетовала она и, сняв со спинки стула свой форменный прямоплечий китель, принялась подшивать свежий подворотничок. Игла ходила привычно, меленьким точным пунктиром протягивая нитку, а думалось всё об одном и том же. Андрей, она, Валерка… Где-то под тоненьким листом стали, накрытым корочкой линолеума, прямо под её босыми ногами была каюта рулевых.

      «У, белоглазый чертяка! – и сердито, и сочувственно подумала вдруг Антонина. – Ведь пропадёшь ты без меня. Как задиристого щенка тебя затуркают и… на берег прогонят».

      Казалось, хмурые глаза мальчишки и сквозь железную палубу смотрели на неё из предрассветных сумерек нижней каюты преданно и гордо, со злым обожанием, в котором он и ей самой, пожалуй, вряд ли бы открылся.

      Антонина Николаевна опять, и сама этого не желая, думала о Валерке и глубоко, подавленно вздыхала…

      Нет, судьба этого задиристого и способного юнца, что бы вокруг их странной дружбы ни болтали, не могла ей быть безразлична. Слишком много хороших людей помогали ей самой прочно встать на ноги, чтобы теперь она думала только о собственном спокойствии…

      Ушли