Полное собрание сочинений в одном томе. Илья Ильф

Эмильевичу.

      – Один мой знакомый, – сказал Остап веско, – тоже продавал государственную мебель. Теперь он пошел в монахи – сидит в допре.

      – Мне ваши беспочвенные обвинения странны, – заметил Паша Эмильевич, от которого шел сильный запах пенных струй.

      – Ты кому продал стул? – спросил Остап позванивающим шепотом.

      Здесь Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным чутьем, понял, что сейчаc его будут бить, может быть, даже ногами.

      – Перекупщику, – ответил он.

      – Адрес?

      – Я его первый раз в жизни видел.

      – Первый раз в жизни?

      – Ей-богу.

      – Набил бы я тебе рыло, – мечтательно сообщил Остап, – только Заратустра не позволяет. Ну, пошел к чертовой матери.

      Паша Эмильевич искательно улыбнулся и стал отходить.

      – Ну ты, жертва аборта, – высокомерно сказал Остап, – отдай концы, не отчаливай. Перекупщик что, блондин, брюнет?

      Паша Эмильевич стал подробно объяснять. Остап внимательно его выслушал и окончил интервью словами:

      – Это, безусловно, к пожарной охране не относится.

      В коридоре к уходящему Бендеру подошел застенчивый Альхен и дал ему червонец.

      – Это сто четырнадцатая статья Уголовного кодекса, – сказал Остап, – дача взятки должностному лицу при исполнении служебных обязанностей.

      Но деньги взял и, не попрощавшись с Александром Яковлевичем, направился к выходу.

      Дверь, снабженная могучим прибором, с натугой растворилась и дала Остапу под зад толчок в полторы тонны весом.

      – Удар состоялся, – сказал Остап, потирая ушибленное место, – заседание продолжается!

      Глава X

      Где ваши локоны?

      В то время как Остап осматривал 2-й дом Старсобеса, Ипполит Матвеевич, выйдя из дворницкой и чувствуя холод в бритой голове, двинулся по улицам родного города.

      По мостовой бежала светлая весенняя вода. Стоял непрерывный треск и цокот от падающих с крыш брильянтовых капель. Воробьи охотились за навозом. Солнце сидело на всех крышах. Золотые битюги нарочито громко гремели копытами по обнаженной мостовой и, склонив уши долу, с удовольствием прислушивались к собственному стуку. На сырых телеграфных столбах ежились мокрые объявления с расплывшимися буквами: «Обучаю игре на гитаре по цифровой системе» и «Даю уроки обществоведения для готовящихся в народную консерваторию». Взвод красноармейцев в зимних шлемах пересекал лужу, начинавшуюся у магазина Старгико и тянувшуюся вплоть до здания губплана, фронтон которого был увенчан гипсовыми тиграми, победами и кобрами.

      Ипполит Матвеевич шел, с интересом посматривая на встречных и поперечных прохожих. Он, который прожил в России всю жизнь и революцию, видел, как ломался, перелицовывался и менялся быт. Он привык к этому, но оказалось, что привык он только в одной точке земного шара – в уездном городе N. Приехав в родной город, он увидел, что ничего не понимает. Ему было неловко и странно, как если бы он и впрямь был эмигрантом и сейчаc только приехал из