Эра негодяев. Александр Усовский

брюнету, принявшему у него груз в Москве, свои координаты (на случай, если его не будет у матери), и брюнет скупо пообещал, что в случае нужды о нем вспомнят и непременно привлекут – но с тех пор ему никто и никогда так ни разу и не позвонил, и не написал. Деньги, полученные за доставку «смеси для маринования сельди», довольно быстро кончились, он снова взялся за мелкие коммерческие дела; на жизнь хватало – но разве для того он родился на свет, чтобы торговать контрабандными сигаретами или реализовать мелкими партиями фальшивую водку, разлитую ушлыми армянами?

      В конце концов, что он скажет Герде, если та, паче чаяния, вдруг увидит его, разгружающего ящики с паленой «Столичной» у заднего двора какого-нибудь сельпо в Гомельской области? Конечно, Герде нечего делать в такой заштатной тмутаракани – но вдруг? Он стал тем, кем должен был стать по ее прогнозам – люмпен-коммерсантом (интересно, а такие вообще есть в учебниках политэкономии? Или это лично ею созданный неологизм?), самым мелким из компрадоров, ничтожным торговцем вразнос – то есть никем… И она ЭТО увидит! Нет, хватит!

      Эта мысль мучила его все те месяцы, что прошли в идиотской «мелкооптовой» торговлишке – причём мучили иногда чисто физически; тем более ему было обидно промышлять такой ерундой после покрытого загадочным флёром и такого удачного польского похода. И два месяца назад – хорошо, что прозрение наступило ДО дефолта, ему удалось сохранить малую толику сбережений – он бросил всю эту музыку. Денег хватило, чтобы снять на полгода квартирку в этом занюханном Борисове, и еще осталось на сносное питание на весь этот срок. Что дальше – он не знал; но также хорошо он знал, что больше ничем таким, что создавало бы ему душевный дискомфорт – он заниматься не станет. Лучше сдохнуть…

      Милая, нежная, желанная Герди! Как ты оказалась не по-женски умна и прозорлива! И как лучисты были твои глаза! Как прекрасна улыбка!

      Сегодня мне не было бы стыдно перед тобой. Я еще не нашел своего места в этой, тысячу раз поганой, жизни – но я ушел из того дерьма, которым, по моему (и, кстати, по твоему) глубокому убеждению никогда не должен заниматься мужчина. У меня нет повода для гордости – но, по крайней мере, у меня нет и повода опускать перед тобой глаза; я готов признать твою правоту – и попросить прощения за все те слова, что произнес в запале в тот мартовский день девяносто второго, на аллейке, ведущей к колесу обозрения.

      Ведь я по-прежнему люблю тебя, моя маленькая Герди!

      Ладно, пора собираться. Здешние завсегдатаи с немалым любопытством посматривают в сторону здорового молодого мужика, вот уже два месяца с завидным постоянством валяющегося на пляже и ни черта не делающего – когда в мире происходит столько всего захватывающего! Дефолты, смены кабинетов, финансовые катастрофы, взлеты и падения курсов валют – неужели мне это не интересно?

      Не интересно. Когда-то давно, в прошлой жизни, я не отходил бы от телевизора – а сегодня для меня вся эта шумиха не имеет никакого значения.