Эвкалипты под снегом (сборник). Елена Пустовойтова

на прощание рукой махнуть.

      Некоторое время после разрыва Ирина испытывала пустоту, которая селилась где-то в районе солнечного сплетения, и тихонько ныла. Но от этой пустоты у нее было лекарство: примет ванну при свечах с бокалом белого вина и легкой музыкой, нанесет новый макияж, купит дорогие туфли, и – вперед по жизни за новыми баксами.

      Но был такой, что и пустоты не оставил.

      Отношения у них с первого раза сложились так просто и примитивно, как в современном фильме с обязательным сексом. На часы взглянул и сказал, что у него есть полчаса. В следующий раз и того прозаичней – пришел, пиджак снял и задышал, задышал…

      Поняв, что в этом он весь и есть, спросила, отчего к девочкам не идет, где ему явно будет лучше. Поначалу и вопроса не понял, а поняв, растолковал, что секс – это такое же физическое отправление, как на горшок сходить, но интеллигентный человек предмет сексуального влечения оценивает не только глазами, а и мозгами.

      Так сказать – интеллектом.

      Поэтому он у нее.

      «Горшок» Ирине так и не забылся, и всякий раз при воспоминании об интеллигенте от физиологии, она испытывала чувство брезгливости, почти такое же, как в детстве, когда, бегая по заливному, плотно заросшему низкой кудрявой ромашкой лугу, голой пяткой попадала в гусиный, порой еще теплый, помет.

      Даже щеками вспыхивала…

      По Вобле она шла впервые. Большинство домиков – в три близко посаженных друг к другу, в старых кружевах наличников, окна. Палисадники за щербатым штакетником. В них цветы привычные: золотой шар, нерасцветшие еще астры и георгины. Густой травой затянуты обочины дорог почти до штакетин – верный признак, что автомобиль во дворах – редкость.

      На все глядела с любопытством. Да и чего не любопытничать человеку, видевшему за последние двадцать лет не одну страну, но впервые гулявшему по родной деревне, одетому и обутому «с заграничной иголочки»? Легко, без надсады и раздражения вокруг смотрела, без боли и трепета. Как на чужое. Но, милое дело, отчего-то ей было приятно, что русская деревня держит еще свою моду на крыльцо и баньку, на лавочки да на голубой цвет наличников.

      Улицы пусты. Может быть, Вобля затихла под зноем, а может быть, она давно обезлюдела? Не понять. Лишь на крыльце нового дома из белого кирпича, что выделялся среди других своей высотой и крепостью, стоял с большущим ломтем арбуза бутуз. По случаю жары на ребенке были надеты одни только синие, с белой окантовкой, трусы. Возле мальчика толпилась стайка подросших к концу лета цыплят. Малец выплевывал им семечки и весь заходился от смеха, когда цыплята, бросаясь на корм, устраивали на крыльце переполох. Не только его щеки, но и круглый, даже на взгляд тугой, словно барабан, живот были в арбузном соке, который, стекая, явно его щекотал, заставляя мальчика размазывать его сверху вниз по животу ладошкой.

      Приблизив к себе объективом замурзанную веселую мордашку и щелкнув фотоаппаратом, Ирина воровски оглянулась по сторонам: не окликнет ли кто, не запретит? Было с ней такое на чужбине, когда, умиляясь ухоженной,