Дитя короля. Диана Билык

ого бабушкиного окна, и открывать глаза Дара не пытается. Просто лежит и слушает приятную тишину.

      Где-то мяукает Топазик. Протяжно так, будто зазывает невесту-кошку, а Дара пытается расслабиться, отпустить тревоги и уснуть.

      Но все равно не спится.

      Сколько не вертись в мокрой постели, легче и спокойней не становится.

      Сердце глухо тарабанит под ребрами, сбивая дыхание, а в голове полный мрак и туман. Ни воспоминаний, ни раздумий. Ни-че-го.

      Кроме предчувствия.

      Острого, будто игла, вошедшая под ребро.

      Хлопает форточка, и в накаленную летней жарой спальню врывается пряный аромат луговых трав и терпкий запах стоялой воды. Река давно покрылась ряской и забродила на этой жаре. Сухой камыш выгорел длинными черными полосами вдоль берега, от этого на языке катается горечь.

      Земля изнывает, плавится, днем мучится на палящем солнце и лишь к вечеру выдыхает, прячась под пушистым пледом вечерних облаков.

      – Она-а-а… – шепчет кто-то за окном расслоенным низким голосом, отчего по телу расползается необычное волнение. Нет страха, нет беспокойства. Только чувство необратимости: все так, как нужно. Все предрешено…

      Предчувствие распирает, добирается до лопаток и вонзает новую иголку.

      Хочется повернуться и выглянуть на улицу, но тело становится тяжелым, почти свинцовым, словно приклеенным к кровати.

      Дара вдыхает полной грудью, и к ароматам деревни добавляются запахи серы и озона.

      Может, дождь пойдет? Жара тогда отступит, и можно будет поехать домой.

      Хочется повернуться, раскрутиться, смять простынь, распахнуть ноги, раскинуть руки, чтобы словить живительную прохладу ночи, но мышцы кажутся налитыми и неповоротливыми, будто сверху кто-то налег, давит на грудь и вминает в постель.

      И, когда теплое дыхание плотно ложится на губы, Дара с трудом приоткрывает глаза, но не пугается, а лишь удивленно разглядывает темноволосого гостя. Ищет в его облике что-то знакомое и родное.

      Его взгляд затягивает, гипнотизирует, заставляет задержать дыхание.

      – Ты избранная… – пролетает над головой и ложится на темечко мелкой дрожью.

      Хочется говорить, спрашивать, кто он и откуда, узнать о нем все-все-все. Никакой паники или ужаса. Словно Дара в сладкой иллюзии, где можно делать, что угодно. Даже запретное, даже то, о чем в жизни не посмела бы помыслить.

      Сильная рука мужчины комкает мокрую от пота рубашку, задирает ее до груди, и Дара слышит тихий вытянутый вздох и треск ткани.

      Поцелуи и прикосновения ненастоящие, смазанные ощущением полета и невесомости. Иллюзия затягивает в свои объятия, качает, вынуждает прогибаться в постели от назойливых прикосновений, подаваться навстречу, вплетать пальцы в длинные волосы гостя. Они на ощупь, словно шелковые нити, и каждое движение оставляет на коже трепетное ощущение слабого тока.

      Комната светится, дрожит в пламенных сполохах над головой, и Даре кажется, что они не одни, что за ними наблюдают, а мужчина продолжает изучать ее тело: трогает плечи, скользит по шее вверх, касается пальцами губ, оглаживает их контур.

      А затем опускается всем весом на изнывающее от жары и желания тело, отчего его сильные ноги объединяют их в одно целое.

      Ночной гость целует осторожно, но глубоко, а вкус его, будто заморский неиспробованный фрукт или что-то неземное.

      Кожа горит и плавится под шероховатыми крупными пальцами, а сильные плечи перекрывают потолок, где скачут пушистые светляки. Два соскальзывают по темным волосам, будто акробаты по канату, и, окрашивая смуглое серьезное лицо мягким теплым светом, замирают на конце прядей сияющими точками.

      Пальцы мужчины настойчиво пробираются ниже, щекочут живот и ныряют между ног.

      Дара стонет и не боится быть собой, не замыкает свою страсть в страхе все испортить. Она шепчет что-то несвязное, тянет за темные волосы, заставляя ее целовать еще глубже, еще острей, и только тогда разрешает испробовать мужчине свою глубину.

      Он движется в ней пальцами неистово, толкаясь, как поршень, а сам стискивает крепкую челюсть от напряжения.

      – Давай, девочка, покажи мне свой огонь, – подает руку вперед, и по его пальцами мчит немыслимая для Дары сила.

      Первые искры откидывают ее назад, слово от цунами-волны, руки впиваются в подголовник, ноги обнимают широкие бедра – тянут мужчину на себя, а спина до хруста выгибается, превращая ее в натянутую струну.

      Сильный, крупный и невыносимо теплый. Он не причиняет боль, не заставляет чувствовать себя сломанным цветком жизни. Наоборот, его близость раскрывает Дару все больше и больше.

      Под веками ритмично мерцают несносные гирлянды, а над головой кружат пушистики, что оседают золотыми звездами в его волосах.

      Сказка. Иллюзия. Сладкая иллюзия, о которой Дара никогда и никому не признается.

      – Ты теперь моя… – он подвигается ближе, чтобы пристроится поудобней, запирает Дару между крепких рук.

      Она