Удольфские тайны. Анна Рэдклифф

домик был любимым убежищем самого Сент-Обера; он часто искал там защиты от полуденного зноя, с женой, дочерью и книгами или приходил туда в тихий вечерний час послушать песню соловья. Иногда он приносил с собою музыкальный инструмент и будил далекое эхо нежными звуками гобоя; к ним зачастую присоединялся голос Эмилии, звонко разносившийся над водами горной речки.

      В одну из таких экскурсий Эмилия заметила следующие строки, написанные карандашом на деревянной обшивке стены:

      Сонет

      Спеши, мой карандаш! послушный моим вздохам.

      Спеши поведать нимфе здешних мест,

      Когда раздастся звук ее шагов воздушных.

      Причину слез моих и скорби нежной!

      Изобрази ее прелестный образ

      И взор ее, где светится душа,

      И лик задумчивый и кроткий,

      Улыбку грустную, и грацию движений, —

      Портрет тебе подскажет юноша влюбленный.

      О, выскажи ей все, что у него на сердце…

      Но нет, не всю ту грусть скажи, что в сердце он таит;

      Так, часто под шелковым лепестком цветка

      Таится яд, что может искру жизни погубить.

      Но кто, глядя на эту ангельскую улыбку,

      Может бояться ее чар и думать, что она обманет!

      При стихах не было никакого посвящения, поэтому Эмилия не могла отнести их к себе, хотя несомненно она, а не кто другой, могла быть названа нимфой здешних мест. Перебрав в уме весь небольшой кружок своих знакомых, она не могла найти никого, кому бы эти стихи могли быть посвящены, и таким образом она осталась в неуверенности; такая неуверенность была бы, может быть, тягостна для всякого праздного ума, но Эмилия не имела досуга придавать значение такому пустому случаю; легкое тщеславие, возбужденное похвалами, скоро изгладилось, и она перестала об этом думать среди чтения, занятий науками и делами благотворительности.

      Около того же времени Эмилия была встревожена нездоровьем отца; он захворал лихорадкой, хотя и не опасного свойства, но сильно изнурявшей его организм. Госпожа Сент-Обер и Эмилия с неусыпной нежностью ухаживали за больным. Выздоровление шло медленно; но когда наконец Сент-Обер начал поправляться, здоровье его жены, напротив, сильно пошатнулось.

      Первое место, куда он направился, лишь только был в состоянии выходить на воздух, была его любимая рыбачья хижина. С утра туда послали из дома корзину с провизией, несколько книг и лютню Эмилии; рыболовных снарядов не требовалось, – Сент-Обер никогда не находил удовольствия в том, чтобы мучить и истреблять животных.

      Сперва занялись ботаникой, потом сели обедать; все радовались выздоровлению отца семейства и возможности побывать в своем любимом уголке. Сент-Обер разговаривал с привычным оживлением; все окружающее восхищало его.

      Для здоровых людей непонятна та живительная радость, которую ощущает больной, очутившись среди природы