Законодатели. Вера Крыжановская-Рочестер

мог исполнить; а потом он натер меня ароматной эссенцией и облачил в длинную белую тунику.

      Я почувствовал, что удивительно окреп, хотя был еще очень слаб; но Павака поддержал меня и подвел к престолу, на первой ступени которого я и опустился на колени. Затем, открыв металлический ларец, он достал из него флакон, хрустальную чашу, наполовину наполненную водой, и золотую ложечку. Из флакона он налил несколько капель в чашу, причем жидкость словно вскипела и поднялся красный, испещренный огненными лучами пар. Тогда Павака заставил меня принести клятву, которую я повторял с трудом, потому что был слаб, как перед смертью; после этого он приказал мне выпить чашу.

      Кружась в волнах огня, я потерял сознание, и этот сон, или летаргия, тянулся, должно быть, очень долго – сужу об этом по тому, что я за это время совершил, как оказалось потом, очень длинное путешествие, и, очнувшись, оказался в одном из далеких гималайских уединенных дворцов, где адепты проходят свое первое посвящение.

      Павака сказал правду. От смертельной моей болезни не осталось и следа; я был здоров и силен как никогда и тотчас начал свое послушание. Работал я с неутомимым рвением, и учителя изумлялись моим успехам. Мужественно выдерживал я испытания, которые должны были расширить мои познания, дисциплинировать мою волю и побороть слабости. Я пристрастился к тайнам, которые постигал, и упивался приобретаемой оккультной властью. А время между тем незаметно текло мимо меня.

      После блестяще выдержанного тяжелого научного искуса меня наградили первым лучом венца мага, а затем, после некоторого отдохновения, наставники объявили, что настало время приступить к испытанию, соответствовавшему моему званию, и отправиться пророком в далекую страну, чтобы проповедовать начала добра и поднять нравственность народов, погрязших в пороках.

      Старейший из магов задал мне обычные вопросы: чувствую ли я в себе достаточно сил претерпеть бедствия и унижения, воздавая добром за зло и платя прощением и любовью за обиды и неблагодарность, а в надлежащем случае запечатлеть своей кровью истину проповедуемого учения, никоим образом не выдавая, кто я и что мог бы совершить. Не задумываясь, я ответил, что принимаю испытание и надеюсь достойно выполнить его.

      Увы! Я не отдавал себе тогда отчета в тщеславности моего ответа; я был слеп относительно своих слабостей, воображая себя неуязвимым и стоящим на высоте моего назначения…

      Удеа с минуту молчал и провел рукою по бледному лбу; на устах его застыла презрительная, горькая усмешка.

      – Безумен был я, – продолжал он, оправившись. – Несмотря на свою ученость, я не понимал, что человеческое стадо – самая мятежная и неукротимая из стихий, и что властвовать над людьми силой добра – это самое тяжкое и сложное из магических деяний. В спокойной, гармоничной атмосфере ученья я забыл, какую, силу сопротивления, злобы и порочности заключает в себе человеческое сердце, что легче укротить стадо диких зверей, нежели толпу двуногих, испорченных,