Человек и его подобие. Влас Дорошевич

века, – человека приветствовала вся природа.

      По пути его на земле вырастала трава, чтоб человеку не жестко было ступать.

      Когда человек проходил мимо, зеленые лужайки улыбались ему цветами.

      Солнце грело человека, а пальмы расправляли свои листья, когда человек садился отдохнуть в их тени.

      Птицы хором гремели самые лучшие песни при его приближении.

      А маленькие воробьи и трясогузки скакали впереди и кричали:

      – Человек идет! Человек идет!

      Бананы протягивали ему свои плоды:

      – Не хочешь ли ты есть?

      И, завидев человека, на кокосовой пальме спешил созреть плод и упасть к ногам человека.

      Робкие серны выглядывали из-за лиан, чтобы посмотреть на человека.

      Человек был скромен и застенчив.

      Он думал, – так как Магадэва дал ему беспокойную, пытливую мысль, – он думал:

      – За что мне все это?

      Он старался не ступать по траве, которая вырастала на пути, – потому что, касаясь этой травы, краснели его ноги. Его уши краснели, когда раздавались гимны птиц. Краснели руки, когда он дотрагивался до бананов и кокосовых орехов, падавших на его пути.

      Он потуплял глаза, чтоб не видеть воробьев и трясогузок, скакавших впереди него и кричавших:

      – Человек идет! Человек идет!

      Потупив голову, боясь дышать, он проходил мимо лужаек, на которых в честь него расцветали душистые цветы.

      И боялся глядеть по сторонам, чтоб не увидать любопытных и восхищенных взглядов спрятавшихся в лианах пугливых серн.

      Он стыдливо и с замешательством думал:

      – Чем я заслужил все это?

      А цветы продолжали расцветать при его появлении, пальмы расправлять свои листья, когда он садился под ними, маленькие воробьи и трясогузки озабоченно скакать впереди и всех предупреждать:

      – Человек идет! Человек идет!

      Пугливые серны не переставали любоваться им своими прекрасными глазами. Тогда человек подумал:

      – Они видят меня и воздают почести. А я не понимаю, за что. Быть может, это потому, что я не вижу себя? И человек стал думать:

      – Как бы мне увидеть себя? Что во мне достойного таких восторгов?

      Заснувший пруд отражал в своей блестящей глади деревья и цветы, росшие на берегу, синее небо и белые, плывшие по небу облака. Человек сказал себе:

      – Вот!

      И с вопросом наклонился над спящею блестящею гладью воды. И вода ответила ему:

      – Ты прекрасен!

      В воде отразилось лицо, полное пытливой мысли, и глубокие глаза, горевшие огнем. Человек отшатнулся и сказал:

      – Теперь я начинаю понимать! Это не глупый воробей, не трясогузка. Воде можно поверить. Вода не станет лгать. Ведь не лжет же она, отражая небо, облака, деревья и цветы.

      Он снова наклонился над водой и долго смотрел на лицо, ему новое, до сих пор незнакомое.

      Примечания

      1

      «Русское слово», 1903, No 37, 6 февраля. Печатается по изданию: В.М. Дорошевич. Собрание сочинений, т. IV. Литераторы и общественные деятели. Вошла в Рассказы.

      Одновременное посвящение легенды А. М. Горькому и его раннему последователю, писателю Скитальцу (С. Г. Петров, 1869—1941) вызвано следующими обстоятельствами.

      19 декабря 1902 г., на следующий день после состоявшейся в Художественном театре премьеры пьесы Горького «На дне», Дорошевич выступил в «Русском слове» с восторженной рецензией, в подзаголовке которой поставил – «Гимн Человеку», а эпиграфом избрал монолог Сатина о Человеке. Дорошевичу дорога горьковская мысль о том, что жертвы общественного порядка не «маленькие», ничтожные, никуда не годные люди, а зачастую личности, достойные совсем иной участи, обладающие ценными задатками – ума, больших чувств, духовных исканий и порывов, хотя все эти возможности и придавлены:

      «И когда Сатин, бывший арестант, шулер, в ночлежном дому, поднялся со своим тостом: – Выпьем за человека, барон!

      Вы, зритель, почувствовали, что он, бывший арестант, шулер, ночлежник, выше вас в эту минуту и умственно и нравственно.

      Потому что в вас человек спит, а тут человек встал, поднялся во весь свой рост, во всей красоте мысли и чувства» (Собр. соч., т. IV, с. 41). В другом, оставшемся неопубликованным отзыве на пьесу, написанном в марте 1903 г. в связи с появившимися в печати