Екатерина Великая. Императрица: царствование Екатерины II. Ольга Чайковская

кромешной российской действительностью. Понимала ли она, что это будет проверкой – и ее убеждений, и ее самой как человека и царицы?

      Правителя XVIII века (именно XVIII, когда на российской почве впрямую столкнулись освободительные идеи этого века с его же рабовладельческой практикой) нельзя оценивать, не поняв, как он решал проблему крепостного права.

      Да, такое столкновение идеи с грубой действительностью должно было произойти рано или поздно – а произошло оно тотчас же, как только Екатерина взошла на престол: в стране повсюду шли волнения заводских крестьян.

      Мы не знаем, мучилась ли она, обдумывая решение, но знаем самое решение. «Заводских крестьян непослушание, – вспоминает она, – унимали генерал-майоры Александр Алексеевич Вяземский и Александр Ильич Бибиков, рассмотря на месте жалобы на заводосодержателей. Но не единожды принуждены были употребить противу них (крестьян) оружие и даже до пушек».

      Надо ли говорить, что для историков, враждебных Екатерине, эти ее слова были находкой и главным доказательством ее крепостнической сущности, скрываемой за либеральными разговорами. Любопытно, что к этим страшным ее словам – «и даже до пушек» – в исторической литературе привыкли не только противники Екатерины, но и те, кто видит в ней великого государственного деятеля. Так, в одной из недавних книг этого направления можно видеть не раз, как за словами «расправившись с заводскими работниками с помощью пушек» идет непринужденный переход – запросто, как нечто вполне естественное – к ее прогрессивной деятельности.

      Подобная позиция немыслима, в пределе она приводит к давно знакомому: «да, при нем были массовые казни и дикие пытки, но зато он прорубил окно в Европу» или: «да, он уничтожил миллионы, но зато при нем была создана могучая индустрия». Никаких «зато»! Кровь невинных никак нельзя возместить и ничем невозможно компенсировать. И если так поступила она, просвещенная, то этого нельзя оправдать даже во имя самой прогрессивной деятельности.

      Итак, все вышло очень просто и традиционно: заводские крестьяне оказались «в неповиновении», а царская власть стреляла в них из пушек. И подумалось мне тогда (сгоряча), что не нужно писать книгу об этой царице, что правы ее противники – все ее царствование покоится на лжи, лицемерии и насилии.

      Но с другой стороны – говорил во мне другой голос, – что же было ей делать? – дать разрастаться бунту, «бессмысленному и беспощадному», дать ему разгореться до пожара пугачевщины?

      Довод этот меня не убедил; пугачевщина была агрессивна, ее целью было уничтожение всего дворянского сословия, физическое уничтожение, под корень, вместе с грудными детьми, – а это вовсе не то, что бескровные волнения заводских крестьян, осмысленные, поскольку их требования были более чем справедливы.

      Но вот что было странно: в том самом месте, где Екатерина упоминает о «пушках», говорит она и о заводчиках, которые, «умножая заводских крестьян работы, платили им либо беспорядочно, либо вовсе