Превращение. Франц Кафка

еще не предан! – вскричал отец, в подтверждение своих слов вздевая над головой трясучий указательный палец. – Здесь, на месте, его поверенным был я!

      – Комедиант! – не удержался от выкрика Георг, в тот же миг, но все равно слишком поздно, пожалев о промашке – он даже язык прикусил, да так сильно, что от боли потемнело в глазах и чуть не подкосились ноги.

      – Ну да, разумеется, я ломал комедию! Комедия! Словечко-то какое славное. А чем еще прикажешь потешить себя овдовевшему старику-отцу? Скажи-ка, – и пока будешь отвечать, как сын ты для меня все еще жив, – а что мне еще оставалось делать, в убогой задней каморке, замшелому старику, затравленному собственными, когда-то такими верными служащими? В то время как сын мой разгуливает гоголем, заключает сделки, подготовленные еще мною, купается в удовольствиях, а из дома выходит с непроницаемой физиономией порядочного человека, не удостоив отца даже взглядом? Или, думаешь, я, родитель твой, тебя не любил?

      «Сейчас он подастся вперед, – осенило Георга. – Хоть бы упал и расшибся». Последнее слово пронеслось в голове со змеиным шипением.

      Отец подался вперед, покачнулся, но не упал. А заметив, что Георг и не подумал бежать ему на поддержку, выпрямился снова.

      – Стой, где стоишь, не больно ты мне нужен! Думаешь, ты в силах подойти, а в углу жмешься только потому, что тебе так хочется? Смотри не просчитайся! Я по-прежнему гораздо сильнее тебя. Один я, может, еще и спасовал бы, но теперь за мной и сила нашей матери, и с дружком твоим я отлично поладил, и все клиенты твои у меня в кармане!

      «У него даже в нижней рубахе карманы», – изумился Георг, попутно успев почему-то подумать, что одним этим наблюдением можно опозорить отца на весь свет. Но и эта странная мысль промелькнула лишь на миг и тут же забылась, ибо сейчас он забывал все и сразу.

      – Только попробуй попасться мне на глаза со своей невестой под ручку! Я просто смету ее с пути, а ты и охнуть не успеешь!

      Георг скривил гримасу – мол, так он и поверил. Отец в ответ, неотрывно глядя в его угол, только грозно закивал в знак того, что именно так все и будет.

      – Как же ты сегодня меня потешил, когда пришел спрашивать, писать или не писать дружку о помолвке! Дурачок, он же и так все знает, он все знает и так! Это я ему пишу, ведь ты же не сообразил, да и не осмелился отобрать у меня перо и бумагу. Потому-то он уже столько лет и не приезжает, он все знает во сто раз лучше, чем ты сам. Твои письма он, не читая, одной левой комкает, а мои берет правой рукой и читает внимательно! – От воодушевления рука его взмыла над головой. – Он все знает в тысячу раз лучше! – выкрикнул отец.

      – В десять тысяч! – съязвил Георг, желая поддразнить отца, но даже в нем самом, еще не успев сорваться с уст, слова эти прозвучали до смерти серьезно.

      – А я-то который год жду, когда же сынок пожалует ко мне с этим вопросом! Думаешь, хоть что-то еще меня волнует? Думаешь, я читаю газеты? Вот! – и он швырнул Георгу газетный лист, бог весть какими судьбами завалявшийся в постели. Какая-то старая газета,