Конфеты с ликером. Истории из жизни (сборник). Людмила Петрушевская

лезли вон, но стояли в горле как обида. С детства эта моя фраза вызывала у него рвоту отвращения (поскольку, понятно, эта фраза его унижала, напоминала о том, чего он стоит, потный и грязный, в сравнении со мной, вечно чистой, два раза в день душ и подолгу: чужое тепло! тепло ТЭЦ, за неимением лучшего).

      – Дай мне денег.

      – Каких денег? – вскричала я. – Ких еще денег? Я кормлю троих!

      Да! И я четвертая! Здесь всё из моей крови и мозга!

      Так я стала восклицать, сама имея пять рэ в сумочке и часть на сберкнижке, мамина страховка, а часть за плинтусом, поскольку, всем всё знакомым и незнакомым рассказав, я получила пять переводов с подстрочников неизвестных мне языков, поскольку: сын-диссидент в тюрьме по ложному обвинению, дочь почти без мужа родила, два студента без стипендии на руках и родился внук, ах, ох, ботинки, пеленки!

      – И знаешь что, не помыться ли тебе? Хочешь ванну?

      Он медленно сморгнул, глядя на мои ключицы.

      – Ты знаешь, я приобрела тебе джинсы отечественные, не смейся, туфли светлые, иди переоденься, предварительно в душ, и всё.

      – Нет. Не буду переодеваться. Так пойду. Дай денег. Мне надо.

      – Сколько это тебе надо?

      – Пока что полста.

      – Фью! Пять рублей на завтра на еду, и всё. Этот все выжирает, я буквально прячу еду в комнату. Дать тебе трешник?

      – Мне надо полтинник. Пойду убью, в таком случае.

      – Убей меня.

      – Андрей.

      В дверях стояла моя прекрасная дочь.

      – Андрей, иди к нам, у нас вчера была стипендия у Сашки, мы тебе дадим, она ведь удавится не даст.

      Андрей тяжело ушел с этими пятьюдесятью рублями и не возвращался два дня, а за это время приходил участковый, спрашивал, где А., и говорил, что прописывать его нельзя. Была большая паника, и мы с Аленой подали на прописку и Андрея, и Шуры. Махнулись, так сказать, обменялись, как страны шпионами. Я испугалась-то в первую голову, что Андрей натворил черт-те чего.

      Но он явился через два дня во всем новеньком, в джинсовом костюме, с сумкой через плечо, побритый и с двумя девками такого вида, что у меня заклокотало в груди, как у орла. Вышла Алена и тоже стушевалась и отступила в свою теплую пеленочную обитель. С девками он прошел в мою комнату и там оставался ровно час, хотя я стучала ему аккуратно, ногтями, деликатно, что мне нужны мои вещи, но в глазах стоял плинтус с деньгами, а Алена, проходя мимо, саданула пяткой в эту проклятую запертую немую дверь. Когда они отперли, я сказала, протянув руку:

      – Пятьдесят рублей.

      – …

      – Так вот, я вернула Алене эту твою сумму.

      Девки задержались у двери, а он рылся в моем шкафу, перебирал вещи.

      – Твое все собрано, ты что, вон чемодан наверху…

      Кровью облитые сердца матери и сына, они бьются сильно и грозно. Где ты, беленький мальчик, запах флоксов и ромашковый луг.

      – Тут приходил участковый, предупреждал…

      – А хули он приходил…

      – Чтобы тебя не прописывали…

      Сердце, сердце!

      – Ах так!

      – Мы тебя прописываем, Андрей, не беспокойся, не волнуйся.

      – А я не беспокоюсь. Я женюсь, и ваша прописка… Подотрись.

      – На