А. П. Ленский. Влас Дорошевич

ончил «Королём Лиром».

      Москва познакомилась с Ленским в Общедоступном театре, на Солянке.

      Это был деревянный театр.

      Даже лестниц не было.

      В верхние ярусы вели «сходни», какие бывают на лесах при постройках.

      Самое дешёвое место стоило:

      – Пять копеек.

      В антрактах по театру ходили мороженщики:

      – Щиколадно-сливочно морожено хор-рош!

      Барьеры лож были обиты самым дешёвеньким красненьким сукнецом, а стены оклеены красной бумагой.

      Но ложа, в которую набивалось 8-10 человек, стоила 3 рубля.

      И люди за несколько копеек видели:

      – Рыбакова, «самого Николая Хрисанфовича Рыбакова». Писарева, Бурлака.

      Оттуда вышли:

      – Макшеев, Стрепетова, В. Н. Давыдов.

      Там начал свою блестящую карьеру Киреев.

      Сколько славных ещё!

      Там талант растрачивался весело, широко, «не считаясь».

      В. Н. Давыдов, полный уже и тогда, вылезал в «Фаусте наизнанку» из суповой миски, завёрнутый в белую простыню:

      Я вышел из себя

      И выхожу из миски.

      А г-жа Стрепетова в дивертисменте исполняла:

      – Национальную русскую пляску.

      Ленский дебютировал в «Гамлете».

      И первый выход в Москве едва не сделался последним его выходом на сцену.

      Ему попался горячий Лаэрт.

      Фехтуя, он попал рапирой Ленскому в глаз.

      Предохранительный шарик на конце рапиры спас артиста.

      Дело кончилось синяком, хотя могло бы кончиться потерей глаза.

      Общедоступный театр, когда его закрыли, как деревянный театр, поставил лучших актёров на все русские театры.

      В числе его подарков Малому театру был Ленский.

      Он вошёл с благоговением в театр…

      Тень Васильева-Флёрова, «московского Сарсэ», – даже с того света в белых гетрах, с биноклем через плечо, с тщательным пробором в ниточку белых, как снег, волос, – подходит ко мне и наставительно говорит:

      – Пишите с большого «Т», когда речь идёт о том Малом театре. Так делал мой друг Франциск Сарсэ. когда говорил о Театре Французской Комедии.

      Мне вспоминается И. В. Самарин.

      Я, гимназист, пришёл к нему за советом:

      – Как мне поступить в актёры?

      Он отвечает, разводя руками:

      – В Театр вас не возьмут, а провинции я не знаю.

      Другие он не считает даже «театрами».

      В театр Ленский вошёл с благоговением.

      Ему суждено было сказать «вечную память» Шумскому.

      В первые годы его службы в театре русское искусство постиг удар.

      Умер Шумский.

      Потеря, непоправимая и до сих пор.

      Благодаря Ленскому, нам осталось хоть немного от Шуйского. У Дациаро и Аванцо появились фотографии с великолепных карандашных рисунков Ленского:

      – Шумский в ролях Счастливцева и Плюшкина.

      В переделке «Мёртвых душ», которая шла тогда в театре.

      Что такое Шумский?

      Легенда!

      – Что такое был этот Шумский, о котором вы, старики, столько говорите?

      Вот вам два портрета.

      Аркашка в «кепке», с перьями вместо бородёнки.

      Вот Плюшкин. Как Чичиков, вы догадаетесь, что перед вами мужчина, а не старая баба, только потому, что:

      – Ключница не бреет бороды.

      Лучшей иллюстрации к «Мёртвым душам» до сих пор нет.

      Какие фигуры!

      – Что ж это было, подумайте, когда такие фигуры начинали говорить!

      То были тяжкие годы, когда в школу мы ходили, как на службу, а учились в Малом театре.

      Сколько прекрасных лекций по литературе прочёл нам Ленский.

      Сколько огня зажёг. Ни одному из наших воспитателей не снилось зажечь столько!

      Через него мы познакомились с «Уриэлем Акостой».

      Потом мы видели Акост и лучше и хуже, и пламенней, и глубже.

      Но, когда вы скажете при мне:

      Позорное признанье! В грудь мою