Венская кровь. Дон Нигро

азличные места в Вене 1913 г. Дом МАКСА, его огороженный стеной сад, студию ШИЛЕ, все прочее. Мольберт, несколько деревянных скамей, столов на разных уровнях, ступени, много тикающих часов. Персонажи, которые не заняты в каких-то картинах, могут оставаться видимыми для нас из других точек времени и пространства, если о них упоминают, думают или они каким-то иным способом связаны с текущим моментом. Большая часть актеров едва ли не все время остаются на заднем плане, наблюдают, занимаются своими делами, иногда картины из разных мест и времен накладываются. Картины переходят одна в другую без пауз и изменений декораций. Плавное движение спектакля – обязательное условие. Движение это – всегда составная часть спектакля.

      Музыка – вальс «Венская кровь/Wiener Blut» Иоганна Штрауса, но время от времени звучат отрывки других вальсов: «На прекрасном голубом Дунае», «Розы с юга», «Императорский вальс», «Сказки Венского леса», «Жизнь художника» Штрауса, а также «Дунайские волны» Ивановича, «Вальс веселой вдовы» Легара и «Вальс Долорес» Вальдтейфеля.

      Картины

ДЕЙСТИЕ ПЕРВОЕ

      1. Город снов

      2. Утопленница

      3. «Жизнь художника»

      4. «Сказки Венского леса»

      5. Партия в шахматы

      6. «Розы с юга»

      7. Человек в зеркале

      8. Маленькая толика хаоса

      9. Восхитительное состояние разложения

      10. Дьявол

      11. Призраки – это воспоминания

      12. Послание от императора Франца-Иосифа

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

      13. Бегемот в багажном вагоне

      14. «Толкование сновидений»

      15. Мастерская, полная тикающих часов

      16. Ничейный ребенок

      17. Притворимся, что мы люди

      18. Прекрасная возможность

      19. На озере

      20. Под дождем

      21. «На прекрасном голубом Дунае»

      22. Свихнувшаяся карусель

      23. Отбывающий поезд

      Действие первое

      1. (Город снов)

      (Мы слышим «Венскую кровь», тихую, мрачноватую ярмарочную версию, которая заглушается шумом движущегося поезда, когда свет падает на РАФФИНГА и ВИТГЕНШТЕЙНА: поздним вечером они едут в вагоне «Восточного экспресса»).

      ВИТГЕНШТЕЙН. Вы англичанин. Я слышал, как вы говорили с проводником. Предложил бы помощь, но попытки общения людей, проживающих в разных странах… Они меня просто завораживают.

      РАФФИНГ. Общение практически отсутствовало. Когда англичанин говорит на немецком, результат удручающий.

      ВИТГЕНШТЕЙН. И когда австрийцы говорят на английском.

      РАФФИНГ. Нет, у вас прекрасное произношение. Гораздо более аристократичное, чем у меня.

      ВИТГЕНШТЕЙН. Я родился в Вене, но изучал философию в Кембридже.

      РАФФИНГ. Производит впечатление.

      ВИТГЕНШТЕЙН. На меня – нет. По большей части, если на то пошло, это чушь, но что нет? Опасность устремления объяснить все в том, что в итоге не объясняется ничего. Мое мнение следующее: если мы не можем говорить о чем-либо с некой степенью определенности, лучше замолчать. К сожалению, под это попадает все, что действительно имеет значение для людей. Работы любого философа можно разделить на две части: то, о чем он написал, и то, о чем умолчал. Первая часть не значит ровным счетом ничего. Значение имеет, о чем он умолчал.

      РАФФИНГ. Но если он об этом умолчал, откуда мы знаем, что это имеет значение?

      ВИТГЕНШТЕЙН. Мы знаем, что это имеет значение, именно потому, что он об этом умолчал. Даже Бог понимает, что лучший способ объяснить что-либо – сохранять молчание. Поэтому нет у него привычки раскрываться. Он принял решение оставаться вне проблемы. Бег – не внутри, выглядывая наружу. Бог – вне, заглядывая внутрь. И единственный честный способ говорить о нем – молчать в тряпочку.

      РАФФИНГ. Но сейчас вы говорите о нем.

      ВИТГЕНШТЕЙН. Да, и я несу чушь. Я пишу книгу, которая объяснит, что нельзя сказать. Ни у одного персонажа пьесы нет права делать какое-то далеко идущие выводы, потому что он существует только в пределах пьесы. А то, что имеет смысл для всего мира, должно находиться за его пределами. Я уверен, этим обусловлено полное безразличие Бога к тому, умрет ли ребенок или нет. Погибнет ли воробей или целые империи. Особой разницы на самом деле нет. Для него это всего лишь пьеса.

      РАФФИНГ. Что ж, удачи вам с этой книгой.

      ВИТГЕНШТЕЙН. Благодарю.

      РАФФИНГ. Так вы едете домой в отпуск?

      ВИТГЕНШТЕЙН. Я еду домой, потому что умирает мой отец.

      РАФФИНГ. Ох, сожалею.

      ВИТГЕНШТЕЙН. Что удивительно, я тоже. Это означает, что стану фантастически богат. И это трагедия. Я бы не возражал, да только с деньгами люди становятся такими глупыми. Я, вероятно, раздам их, а потом покончу с собой. Это в традициях нашей семьи. Вена – и ваш конечный пункт?

      РАФФИНГ.