БУМ-тра-ля-ля-БОМС. Светлана Хусаинова

атился бы в студенистых слизней, которых заставляют есть. Было бы также не лишним, если бы шнурки сами завязывались, качели на детской площадке всегда были свободны, в садике спать бы не укладывали, а еще лучше – можно было бы туда вообще не ходить…

      Целыми днями я, мечтаю, мечтаю, мечтаю… Мой друг Серега говорит, что он тоже так мечтает. И про пенку, и про лук, и про садик, а еще про велик, на котором не может кататься:

      – Эх, было бы классно, если можно было бы сразу уметь на нем кататься, а то залезаешь на него – а он на бок падает. А когда получается разбежаться и запрыгнуть на него на бегу и даже едешь несколько секунд ровно, то тут сразу поворот нарисуется, а поворачивать – больно, потому что обязательно шмякнешься. А мама бежит позади и на всю улицу гадко так кричит – зачем, мол, тормозишь, я тебе сколько раз объясняла…

      – Да уж, – вздыхаю я в ответ, – было бы здорово, если бы мамы не орали на всю улицу, я себя в таких ситуациях неловко ощущаю…

      … И мой друг Сашка себя неловко ощущает, и Ирочка, и соседка Наташка, да всем нам неловко в таких ситуациях, чего уж там. И вот я мечтаю, что было бы справедливо, если бы мои родители побывали на моем месте. Посмотрел бы я на них тогда. Наверняка, им было бы…

      – Максимка! – обрывает меня на полумечте мама. – Ты опять размечтался? Все «бы», да «бы», Быбылёк ты наш. Доедай свою кашу – и быстро в садик, я на работу опаздываю!

      Как вам такое? Разве не обидно? И я продолжаю мечтать…

      …Что кашу не мне доедать! А маме с папой! И чтобы непременно всю! Иначе вечером не выпущу гулять! Они, конечно, захнычут, мама начнет сворачивать трубочкой краешек юбки, а от носа до самой коленки вытянется длинная прозрачная ниточка, папа калачом завернет руки и сложит их на груди, а я тогда прикрикну: это что еще за мода! так, все, хватит, а ну живо одеваться!

      Да. Да. Да. Это будет мир, в котором справедливость восторжествует, а на ее вершине будем красоваться мы с Ариной. Арина – моя сестренка, ей пять лет, уж она-то с радостью возьмется за это дело. Да за такое дело с радостью возьмутся и Сашка, и Серега, и Натаха с Ирочкой, а еще Пашка, Алиска, Ниночка, потому что все мы – быбыльки.

      Ох, сколько будет забот у нас со взрослыми малышами. Они ведь то в лужу сядут, то игрушку не поделят, то на работу не захотят идти. А мы – ничего, справимся…

      Я говорю БУМ-тра-ля-ля-БОМС – и меняюсь с родителями местами!

      … Что ты там, мама, про кашу-то говорила…

      О завтраке

      Мой будильник звенит весело и громко. Я вскакиваю с кровати и бегу умываться. Арина бежит за мной. Мы толкаемся у умывальника, затем прибегаем на кухню и изображаем из себя знатных поваров. Я – шеф и заведую яичницей. Ассистент шеф-повара Арина отвечает за колбасу. Пару минут – и у нас на столе стоит четыре тарелки. Из каждой – смотрит по паре желтых глаз, по кухне бодро вышагивает аромат жареной колбасы.

      – Папа, мама! – звеню я колоколом. – Хватит спать! Всем – марш умываться! И постель заправьте!

      Папа-мама, ворча, сползает с кровати. Кое-как убирает постель. Сонная и недовольная, плетется в ванную. В ванной папа-мама раздваивается и начинается мыльная процедура.

      – Пободрей-пободрей! Папа, хватит раскачиваться! Встань ровно, возьми щетку. Намазывай пасту поживее. Ну что ты делаешь? Чисти зубы аккуратно. Нет, еще не всё, надо две минуты чистить. Мама, не толкай папу, по очереди! Теперь ты, мама.

      Покончив с умыванием, два вареника шаркают на кухню. Они усаживаются на свои места, недовольства в их рядах продолжаются:

      – Я это не заказывал!

      – Я не люблю жареные яйца, я люблю вареные!

      – Ешьте, что приготовлено – и на работу! – отрезаю я строго, потому что если не отрезать строго, то тут же начнется «приготовьте что-нибудь другое», «кетчупа добавьте, так вкуснее», «я вечером это съем, обещаю». Но мы с Ариной неумолимы: «Ешьте, что наложено! И без разговоров!»

      Родители начинают зло тыкать вилками в глаза остывшей глазуньи и пилить ножом вражескую колбасу.

      – Мама, на тарелке не должно остаться ни одного глаза, – возмущаюсь я. – А твоя глазунья на тебя в оба смотрит, живо ешь.

      Мама сдается первой: она давится глазами, хватает сумочку и выбегает на улицу прямо в тапочках и халате: лишь бы не заставили запивать какао с пенкой.

      Папа держится дольше. Сначала он уговаривает яичницу добровольно покинуть тарелку, минуя пищеварительную систему. Но у глазуньи есть отличные охранники: мы. А мы с Ариной не позволяем яичницам бродить обходными путями. Тогда папа представляет, что он на необитаемом острове. Три года назад его корабль потерпел крушение. Все это время ему приходилось питаться сырой рыбой и водорослями. А сегодня его нашли, умыли, почистили ему зубы и выдали завтрак. Яичница, присоленная такой историей, кладется в рот и даже пережевывается. Сломанное колбасное колесо заезжает на ремонт в сервисный гараж. Бледно-коричневый напиток, оставленный землянину папе от пришельцев, чтобы спастись от гибели в пустыне, заливается вместе с пенкой.

      – Умница! – хвалю я папу. – А теперь – на работу!

      Папа