Игра в ящик. Сергей Солоух

колоритом и настроением навеянной альтернативы совсем не вдохновляло аспиранта Катца, и он без промедления ответил.

      – Я пью, конечно. На природе. В компании.

      – Ну, давай тогда трояк, – слюда мокрой оттепели дружелюбно придвинулась к изголовью Бориной кровати. – Не задерживай маршрутное такси.

      Боря полез за кошельком. Любовь к Олечке вновь требовала серьезных капвложений. Сражение за сердце дочери профессора оставалось и здесь, в деревне, на пленэре, высокозатратным предприятием. И что-то должен был сделать Борис, срочно, очень быстро, в какое-то романтическое, невесомое русло перевести суровый событийный ряд. В нечто нежное и дымчатое переложить и переплавить его животную и грубую словарную основу. И сделать это как можно скорее, прямо сегодня, может быть немедленно, потому что червонца, взятого из дома, не хватит на долгую, занудную осаду. Штурм! Немедленный отчаянный бросок. Он, Боря, должен, обязан совершить чудо и этим чудом решительно прервать бессмысленную череду расходов и бесконечных унижений.

      Между тем коллеги, любители поспорить, отправились за водкой. Доронин с очередной книжкой завалился на кровать. А Олечка ушла наверх, к себе. Весь трепеща, как зайчик, от принятого мужественного и твердого решения, Боря быстро, про себя скороговоркой досчитал до двадцати пяти и, дольше маскировочную паузу держать не в силах, кинулся за девушкой. Но птички и след простыл. Помыкавшись немного в темном коридоре, Катц пару раз прошелся вверх и вниз по лестнице с точеными столбиками и резными перилами, но вступить на женскую половину – второй этаж – так и не решился. Вместо этого он вышел на крыльцо и сел на совсем простые, явно совхозным, а не барским плотником выструганные поручни. Деревья вокруг дома совещались, а между кудрявыми, размеренно и вдумчиво шевелящимися верхушками бессмысленно, как простейшее одноклеточное туфелька, меняло очертанье небо. Все еще ощущавший себя мужчиной Боря дал Оле Прохоровой на выбор два варианта выхода к нему: либо из теплого дома с очередной «Белочкой» в руке, либо из прохладного, еще по преимуществу зеленого леса с травинкой между губ. Но мир явно не хотел управляться волею или быть представлением смешного аспиранта-полиглота, и на тропике между стволов появилась не быстроглазая Олечка Прохорова, а рыжая Ленка Мелехина. Самая навязчивая и беспардонная из всех общажных первогодков.

      – Борис, – сказал эта всегда чем-то взволнованная особа, раскрывая ладонь и демонстрируя три крупных, ядреных желудя, – это дубовый лес. Ты представляешь? Кругом дубы. Дубы.

      Бамбуковый позвоночник Катца тоскливо хрустнул. Битва вновь предстояла неравная.

      – А там, дальше, за излучиной реки – старинное городище. Эти самые Крутицы. Так здорово. Как город майя, только невидимый. Представляешь себе? – горячо продолжала рыжая дура. – Тысячу лет назад здесь был центр всех этих земель. Здорово, да? А теперь лишь холм. Лежит тут, прямо как, помнишь, удав у Экзюпери. В «Маленьком принце». Только не со слоном, а с городом внутри. Поразительно. Все переваривающее время.