Пятое действие. Дмитрий Быков

драк,

      И подпрыгивать с визгом на месте,

      И подзуживать: так его, так!

      На Фонтанке, на Волге и Каме,

      Где чернеют в снегу полыньи,

      Воздается чужими руками

      За промерзшие кости мои.

      Право, нам ли не ведать, какая

      Разольется вселенская грязь,

      Как зачавкает дерн, размокая,

      Снежно-талою влагой давясь?

      Это пир пауков многоногих,

      Бенефис комаров и червей.

      Справедливость – словцо для убогих.

      Равновесие – это верней.

      Это оттепель, ростепель, сводня,

      Сор и хлам на речной быстрине,

      Это страшная сила Господня,

      Что на нашей пока стороне.

      «Он так ее мучит, как будто растит жену…»

      Он так ее мучит, как будто растит жену.

      Он ладит ее под себя: под свои пороки,

      Привычки, страхи, веснушчатость, рыжину.

      Муштрует, мытарит, холит, дает уроки.

      И вот она приручается – тем верней,

      Что мы не можем спокойно смотреть и ропщем;

      Она же видит во всем заботу о ней.

      Точнее, об их грядущем – понятно, общем.

      Он так ее мучит, жучит, костит, честит,

      Он так ее мучит – прицельно, умно, пристрастно, –

      Он так ее мучит, как будто жену растит.

      Но он не из тех, кто женится: это ясно.

      Выходит, все это даром: «Анкор, анкор,

      Ко мне, ко мне!» – переливчатый вопль тарзаний,

      Скандалы, слезы, истерики, весь декор,

      Приходы, уходы и прочий мильон терзаний.

      Так учат кутить обреченных на нищету.

      Так учат наследного принца сидеть на троне –

      И знают, что завтра трон разнесут в щепу,

      Сперва разобравшись с особами царской крови.

      Добро бы на нем не клином сошелся свет

      И все пригодилось с другим, на него похожим, –

      Но в том-то вся и беда, что похожих нет,

      И он ее мучит, а мы ничего не можем.

      Но что, если вся дрессура идет к тому,

      Чтоб после позора, рева, срыва, разрыва

      Она взбунтовалась – и стала равна ему,

      А значит, непобедима, неуязвима?

      И все для того, чтоб, отринув соблазн родства,

      Давясь слезами, пройдя километры лезвий,

      Она до него доросла – и переросла,

      И перешагнула, и дальше пошла железной?

      А он останется – сброшенная броня,

      Пустой сосуд, перевернутая страница.

      Не так ли и Бог испытывает меня,

      Чтоб сделать себе подобным – и устраниться,

      Да все не выходит?

      «Ведь прощаем мы этот Содом…»

      Ведь прощаем мы этот Содом

      Словоблудья, раденья, разврата –

      Ибо знаем, какая потом

      За него наступила расплата.

      Им Отчизна без нас воздает.

      Заигравшихся, нам ли карать их –

      Гимназистов, глотающих йод

      И читающих «Пол и характер»,

      Гимназисток, курсисток, мегер,

      Фам фаталь – воплощенье порока,

      Неразборчивый русский