Дьяволиада. Роковые яйца. Михаил Булгаков

Он ясно вдруг вспомнил, как жали его на площадке двое молодых людей, один из них худенький, с черными, словно приклеенными, усиками.

      – Ах, беда-то, вот уж беда, – бормотал Коротков, – это уж всем бедам беда.

      Он выбежал на улицу, пробежал ее до конца, свернул в переулок и очутился у подъезда небольшого здания неприятной архитектуры. Серый человек, косой и мрачный, глядя не на Короткова, а куда-то в сторону, спросил:

      – Куда ты лезешь?

      – Я, товарищ, Коротков, Вэ Пэ, у которого только что украли документы… Все до единого… Меня забрать могут…

      – И очень просто, – подтвердил человек на крыльце.

      – Так вот позвольте…

      – Пущай Коротков самолично и придет.

      – Так я же, товарищ, Коротков.

      – Удостоверение дай.

      – Украли его у меня только что, – застонал Коротков, – украли, товарищ, молодой человек с усиками.

      – С усиками? Это, стало быть, Колобков. Беспременно он. Он в нашем районе специяльно работает. Ты его теперь по чайным ищи.

      – Товарищ, я не могу, – заплакал Коротков, – мне в Спимат нужно к Кальсонеру. Пустите меня.

      – Удостоверение дай, что украли.

      – От кого?

      – От домового.

      Коротков покинул крыльцо и побежал по улице.

      «В Спимат или к домовому? – подумал он. – У домового прием с утра; в Спимат, стало быть».

      В это мгновение часы далеко пробили четыре раза на рыжей башне, и тотчас из всех дверей побежали люди с портфелями. Наступили сумерки, и редкий мокрый снег пошел с неба.

      «Поздно, – подумал Коротков, – домой».

      VI. Первая ночь

      В ушке замка торчала белая записка. В сумерках Коротков прочитал ее.

      «Дорогой сосед!

      Я уезжаю к маме в Звенигород. Оставляю вам в подарок вино. Пейте на здоровье – его никто не хочет покупать. Они в углу.

Ваша А. Пайкова».

      Косо улыбнувшись, Коротков прогремел замком, в двадцать рейсов перетащил к себе в комнату все бутылки, стоящие в углу коридора, зажег лампу и, как был в кепке и пальто, повалился на кровать. Как зачарованный, около получаса он смотрел на портрет Кромвеля, растворяющийся в густых сумерках, потом вскочил и внезапно впал в какой-то припадок буйного характера. Сорвав кепку, он швырнул ее в угол, одним взмахом сбросил на пол пачки со спичками и начал топтать их ногами.

      – Вот! Вот! Вот! – провыл Коротков и с хрустом давил чертовы коробки, смутно мечтая, что он давит голову Кальсонера.

      При воспоминании об яйцевидной голове появилась вдруг мысль о лице бритом и бородатом, и тут Коротков остановился.

      – Позвольте… как же это так?.. – прошептал он и провел рукой по глазам. – Это что же? Чего же это я стою и занимаюсь пустяками, когда все это ужасно. Ведь не двойной же он в самом деле?

      Страх пополз через черные окна в комнату, и Коротков, стараясь не глядеть в них, закрыл их шторами. Но от этого не полегчало. Двойное лицо, то обрастая бородой, то внезапно обриваясь, выплывало по временам из углов, сверкая зеленоватыми