Икар мне друг. Максим Замшев

о, то молодо.

      Ты не видна, как тень Юпитера,

      Я стал другим… Ну так уж водится…

      Пойду, возьму билет до Питера

      И не уеду. Точка. Вольница.

      «Как много от детства в обычной простуде…»

      Как много от детства в обычной простуде,

      Как будто опять прорезается дискант,

      И ключ к объясненьям ещё не отыскан,

      И вряд ли возникнет сомнение в чуде.

      Не знаешь, что нрав твой для многих несносен,

      Вдыхаешь лекарственный запах квартиры.

      На птичьих правах заоконной картины,

      Простуде частенько сопутствует осень.

      И воздух, танцующий в колком ознобе,

      Разброд и шатанье оставит в придачу,

      А помнишь, как ездили летом на дачу?

      А помнишь, зимою валялся в сугробе?

      Что толку всё видеть в нерадостном свете!

      Любовь не прошла, миновала опала.

      Текло по усам, только в рот не попало…

      Никто так светло не болеет, как дети.

      «Ему неведом кратких встреч сумбур…»

      Ему неведом кратких встреч сумбур

      И медленная пытка расставанья.

      Москвы поклонник, юный Петербург

      О ней вздыхает лишь на расстоянье,

      Кусает губы (алые закаты),

      Поймав в порту её письма клочок,

      А ветер – словно сломанный смычок

      Забросили за Ладогу куда-то.

      В проулках мечется беззвучный крик,

      У пешеходов вызывая кашель,

      Совсем другой любви другой язык.

      И он не внятен скудным мыслям нашим.

      Белеет ночь, подобная сурдине,

      За горизонтом – вечности вокзал.

      Таким нам город виден на картине,

      Которую никто не написал.

      «Неповторимый мир не просто канул…»

      Неповторимый мир не просто канул,

      А стал до отвращения не нов,

      Последние незвонкие стаканы

      Наполнили ловцы вчерашних снов.

      Казалось бы, обычная картина,

      И тишине ничьих не нужно слов,

      Но утром злобный вид чужих ботинок

      Погонит прочь от собственных домов.

      Когда же ты уже никем не станешь,

      Таким похожим станет всё вокруг,

      И в маете сменяемых пристанищ

      Услышать бы один знакомый звук.

      Но жизнь идёт, и всяк живёт, как может.

      Забудется пронзительность разлук.

      Так забывают юные вельможи

      Любимых, но состарившихся слуг.

      «Меня дыханьем не согрели…»

      Меня дыханьем не согрели

      У века на руках стальных,

      Я берегу удел Сальери

      От равнодушья остальных.

      И, белой, как забвенье, нитью

      Скрепив потерянный венок,

      Я вспоминаю по наитью

      Холодную безгрешность нот.

      Они разбросаны по полю,

      Их на цветах находит шмель,

      А выйдешь вечером попозже —

      Волшебную услышишь трель!

      На одиноких полустанках

      И в тамбурах, где стынет стыд,

      Страницы ветхие листаю

      И жить не пробую навзрыд.

      А по утрам в слезах потери,

      Придя ко мне издалека,

      Глотает сгорбленный Сальери

      Густое пиво у ларька.

      «Который август проживаю…»

      Который август проживаю

      И каждый раз всё не пойму,

      На что бесцельно уповаю

      И розы дней дарю кому?

      Ещё вчера так исступлённо

      Топтало лето свой убор,

      А нынче кровь на пальцах клёнов —

      Природы горестный укор.

      В такую пору хорошо бы

      Из бочки пробовать вино,

      От ненасытной жаркой злобы

      Пора избавиться давно.

      Но не простить щедрот мгновенных

      Любви потушенным печам.

      И шёпот клёнов убиенных

      Покой ворует по ночам.

      «Я мостовые переделывал в рояли…»

      Я мостовые переделывал в рояли,

      Я дирижировал оркестром подворотен.

      Какую музыку твои шаги играли!..

      Такого