Куявия. Юрий Никитин

Иггельд вытащил пальцы изо рта, где отогревал, сразу же ожгло холодом, но стрела довольно послушно легла на тетиву, начал оттягивать ее, пока не коснулся кончика уха.

      Кабан всего в пятнадцати шагах, не промахнуться, стрела ударит точно, но и нора слишком близко… Иггельд задержал дыхание, оттянул стрелу еще чуть, сделал поправку на ветер, расцепил кончики пальцев. Вжикнуло, почти заглушенное свистом ветра, кабан подпрыгнул всеми четырьмя и, круто развернувшись, ринулся в сторону норы. Стрела торчала из-под левой лопатки, погрузилась глубоко, но нора…

      – Куда! – заорал Иггельд. – Там волки!

      Это было нелепо кричать такое, но кабан то ли ошалел от неожиданного крика, то ли еще чего, но пробежал мимо норы, там наконец сообразил, что сделал глупость, затормозил, круто развернулся и снова ринулся к норе. Он едва успел сунуть в нее голову, как предсмертная судорога скрутила ноги, задергался и застыл, задние ноги вытянулись в струнку.

      Иггельд, плача от счастья, выбежал, ухватил тяжелое тело, выволок, из темноты вроде бы сверкнули злые желтые глаза, но он ничего не хотел знать и бояться, присел и кое-как взвалил тушу на плечо. Ветер снова пытался свалить с ног, но теперь Иггельд уже шел, прижимаясь к стене, цепляясь за камни, считал шаги, чувствуя, как дрожат от изнеможения ноги, а когда показались родные камни у входа, взмолился, чтобы хватило сил дотащиться и доволочь тяжелую добычу.

      Да, он тогда добрался, донес, отодвинул камень, втащил, закрыл за собой и, без отдыха, доволок кабана до костра. Черныш прыгал, сбивал с ног, вылизывал, рассказывал, виляя хвостиком, какой он хороший, никуда не бегал, ждал, даже в огонь не лез, ничего не трогал.

      Огонь все еще горел, Иггельд, стуча зубами, подбросил поленьев и принялся разделывать кабана. Обессиленный, он помнил, что сумел поджарить большой ломоть, съел, тут же усталость заполонила все тело, он заснул прямо у костра.

      Проснулся от того, что рядом сопело и чавкало. Еще не придя в себя, ощутил, что произошло страшное, поспешно поднял веки. Черныш, уже с отвисшим брюхом, доедал кабана. Почти доедал: половина обглодана, выедены все внутренности, и, самое страшное, из-за чего Иггельд застонал и заплакал, – в первую очередь сожрано все сало, его Иггельд старательно срезал и сложил отдельно.

      – Плюнь! – закричал Иггельд страшным голосом, но сам же устыдился собственной глупости. – Что ты наделал!.. Как же я без тебя?

      Черныш смотрел чистыми честными глазами. Увидев, что родитель проснулся, взвизгнул и, прыгнув к нему, лизнул в нос.

      – Как же я без тебя? – повторил он уже безнадежно. – Черныш, у меня ж никого, кроме тебя, нет на всем свете…

      Он обхватил большую лобастую голову, язык на мгновение замер, ощутил соленые слезы, но тут же заработал чаще, с неистовым рвением, стараясь вылизать своего родителя, утешить, вылечить.

      – А кто вылечит тебя? – прошептал Иггельд.

      Он не выпускал его из объятий, плакал, а Черныш сопел и сочувствующе вздыхал. Так, обнявшись и обессилев, оба заснули. И спали долго, Черныш