Вологодские заговорщики. Далия Трускиновская

для того, чтобы Настасье дарить, но у Ульянушки крепко засело в голове: Настасья якобы должна ей дать серьги и в промен взять образок.

      – Да что ты, мой свет! Пусть вдогонку Гаврюшеньке пошлют! Пусть он там, в Холмогорах, Богу молится… А я тут буду свой грех замаливать.

      Ничего не поняв, Ульянушка поклонилась и побежала прочь со двора.

      Когда поздно вечером пришел Чекмай, она вышла к нему из-за холщовой занавески, которой отгородила супружеское ложе, и сказала:

      – Вот что, дедушка. Либо у меня уже ум за разум зашел, либо у той Настасьи.

      – У нее, – сразу ответил Чекмай. – Ну-ка, рассказывай.

      Услышав, что Гаврюшка, мирно спящий на лавке, сейчас за каким-то бесом едет в Холмогоры, Чекмай хмыкнул и почесал в затылке.

      – А ведь я был прав! Глебушка, вылезай. Я-то прав был!

      Глеб в рубахе и портах, босой, вышел на зов.

      – И в чем ты был прав, дедушка?

      – А вот в чем – это дело с пиханием отрока в прорубь связано с тем делом, по которому я приехал! Митя! Митька! Вставай!

      Митьке было постелено на полу, на войлоках. Он сел, протер кулаками глаза и, спросонья плохо соображая, заявил:

      – Трофим Данилыч, я сейчас, только фигурки соберу…

      – Это он с Белоусовым разговаривает, – усмехнулся Глеб. – Совсем детинушка заигрался.

      Наконец все четверо сели за стол.

      Митька плохо понимал, что происходит, но успел прихватить с собой кубики для зерни и вертел их в пальцах, чтобы не заснуть.

      – Вот что я во всем этом вижу, – сказал Чекмай. – Настасья Деревниных не знала, куда подевался Гаврила, и когда старый Деревнин поехал на поиски – тоже еще не знала. Он же ей велел, взяв дочек, переселяться к Анисимову, благо каптана подана и кучер ждет. Ослушаться она не могла, поехала к Артемию Кузьмичу и его женке, приехала – и вот именно там ей сказали, что наш Гаврила отправился в Холмогоры… но зачем?..

      И тут Чекмай охнул – вспомнил разговор с Теренком.

      Понемногу в голове выстраивалось то вранье, которым попотчевали Настасью.

      – Так! Ей сказали, что он боялся наказания от деда и, как иные вологодские парнишки, поехал с обозом – авось его, знающего грамоте, кто-нибудь там, в Холмогорах, пригреет, или же померещилось ему, что может стать мореходом. Когда отрок живет при таком деде и света белого не видит, диво еще, что не собрался в Персию бежать. А зачем бы ей это сказали?

      – Успокоить желали, – ответила Чекмаю Ульянушка.

      – Успокоить до поры, – добавил Глеб. – О том, что Гаврюшка жив остался, знаем только мы. А все прочие…

      – Прочие знают лишь то, что пропал, – заметил Митька, бросил кубики и получил три белых квадрата и три черных; зернь, стало быть, подсказала, что дельце очень сомнительное.

      – Кроме того, кто его в прорубь сунул, и того, кто этому злодею приказал порешить Гаврилу.

      – И все равно непонятно – за что?

      – Если в это дело замешался Анисимов – статочно, решил, будто Гаврила что-то лишнее узнал. А что он мог узнать по дороге в Вологду?

      По-всякому они вчетвером