Любовный треугольник. Диана Машкова

тряпку. Хорошо хоть пиджак догадался снять.

      – Гос-с-споди!

      Он услышал шипение за своей спиной и, как в детстве, сжался в комок. Потом вспомнил, что со вчерашнего дня он – официально взрослый, и расправил плечи.

      – Вот где свинья-то!

      Глеб спрыгнул на землю. Обернулся, посмотрел на мать. Та стояла, обхватив двумя руками прогнивший железный таз, из которого торчали только что вырванные сорняки, и прожигала его ненавидящим взглядом. Сгорбленная, морщинистая. В линялом халате, подпоясанном бельевой веревкой.

      – Мам… – его голос дрогнул.

      – Что мам, что мам?! – Таз с грохотом полетел на землю. – Шатается до полуночи, новый костюм в тряпку превратил! Какого рожна ночью полез на чердак?!

      – Тебя не хотел будить…

      – А я сплю?! Я сплю?! – Лицо ее раскраснелось, глаза налились кровью. – Свинья неблагодарная! Я на этот костюм полгода копила, чтоб сыночек на выпускном был как все. Чтобы перед людьми не стыдно!

      – Я не хотел…

      Глеб опустил голову. Вся бравада взрослого человека прошла. Он стоял перед ней, переминаясь с ноги на ногу и покорно ожидая пощечины или яростного тычка. Вместо этого она истерически взвизгнула.

      – Где аттестат?!

      Глеб вздрогнул и попытался нащупать карман в пиджаке, свисавшем в его руке чуть ли не до земли. Мать, не дождавшись, когда он найдет документ, выхватила пиджак. Обшарила все карманы, вытащила корочки и вздохнула с облегчением.

      – Там только по географии четверка, – изрек Глеб, – и по физике.

      – Какая мне разница, – проворчала мать, успокаиваясь. Аттестат она спрятала в карман халата с таким видом, словно это был не документ, а крупная купюра.

      – Директор сказал, немного не дотянул до медали…

      – Не дотянул же, – она подняла на него злые глаза, – и слава богу.

      – Почему?!

      – Потому что спеси в тебе и без медалей хватает!

      Она бросила на него испепеляющий взгляд, а Глеб отшатнулся, словно от удара хлыста. Какая же она – он не мог найти подходящего слова – какая она… невозможная! Мучением было для него прожить с этой женщиной под одной крышей почти восемнадцать лет. И дело не в том, что она постоянно, по пустякам, поднимала хай до небес. Он привык. А в том, что мать казалась ему пришельцем с другой планеты: ей было безразлично все, за что Глеб готов был отдать жизнь.

      Она вечно сидела без гроша в кармане и злилась на весь белый свет. Пахала, как вол, в огороде, торговала на рынке; работала нянечкой и тащила из детского сада в дом все, что плохо лежит. Конечно, когда зарплату месяцами не платят, хочешь не хочешь начнешь воровать. Но она-то всегда делала так! Хотя Глеб, несмотря на противное чувство в душе, и тут ее отчасти оправдывал: если бы не ее добычливость, он сам и его братья умерли бы от голода еще в младенчестве. И все равно! Человек создан не для того, чтобы постоянно думать о заработке и быть «не хуже других».

      – Мам, – позвал он, – нужно поговорить.

      – Нужно-нужно, – отстраненно кивнула она, – дуй на кухню завтрак готовить. За столом и поговорим.

      Глеб послушно поднялся на крыльцо. Спиной он чувствовал, как она буравит его презрительным взглядом и повторяет мысленно одно-единственное слово «свинья», ненавидя за брюки…

      Он зашел в свою комнату переодеться. Сел на скрипучий деревянный топчан, сбросил злополучные штаны и с яростью зашвырнул их в угол. Надежда поговорить с матерью спокойно, без лишних истерик улетучилась без следа. Вот лось египетский, сам все испортил!

      Глеб вытащил из старого шкафа шорты с футболкой. Надел. Заметив, что книги на самодельных полках покрылись пылью, подошел и бережно провел ладонью по корешкам. На пальцах остались серые полосы. Давно уже – несколько недель, пока шли выпускные экзамены, – не брал в руки любимых стихов и романов, не перечитывал, не улыбался, узнавая в героях себя. Даже пыль смахнуть – и то времени не было. Решил, что будет серьезно готовиться, сдаст все на «отлично». И сдал. Думал, будет аргумент в разговоре с матерью. Может, и сработало бы, если б не проклятая тряпка!

      Недолго думая, Глеб поднял закинутые в угол брюки и стал с наслаждением мстителя протирать ими полки, потом сами книги, одну за другой. Он уже избавил от пыли многочисленных классиков и добрался до современников – осталась всего пара томов, – когда услышал из-за двери раздраженный крик матери. Наспех расставив книги и запихнув штаны под топчан, он бросился в кухню.

      – Где тебя носит?!

      – Переодевался.

      – Брюки куда дел?

      – Повесил.

      – Щеткой почисть, – наставляла мать, грохоча ведрами на крыльце, – потом отутюжь. На работу ходить сойдет!

      Глеб не слышал ее. Он мучительно думал над тем, как начать разговор об отъезде, и метался в поисках того, чего бы сварганить на завтрак. Старый холодильник «Свияга» был предательски пуст – ни молока, ни яиц, ни масла. В расшатанном от времени буфете горой навалены кульки и пакетики – в каждом по горсти риса, пшена или