Тайна убийства Столыпина. В. Г. Джанибекян

на столе у генерала, была не прошением, а приговором революционеров, который они вынесли присланному усмирителю.

      Волнения и бунты прокатывались по губернии, как огонь: крестьяне жгли все, что попадало под руку, – помещения, мебель, библиотеки, хозяйственные постройки. Они ничего не разворовывали, просто жгли. Жгли даже амбары, скотные дворы. Столыпин считал, что крестьяне должны одуматься, ведь трудно крестьянскому сердцу видеть коров, лошадей и овец ревущими от боли, издыхавшими на их глазах с распоротыми животами.

      Чиновник по особым поручениям Оболенский возмущенно говорил Столыпину:

      – Это же революция!

      Когда они ездили по губернии в железнодорожном вагоне, то видели, как освещена степь факелами. Казалось, все вокруг горит, и даже чувствовался жар этого пламени. Становилось страшно.

      Из степей беспорядки пришли в город. По улицам шествовали манифестации – выступали и правые, и левые. Двигались они, как римские центурионы – впереди самые отборные, самые сильные, крепко сложенные, последние ряды несли корзины с булыжниками. Задние подавали булыжники по цепочке вперед. Начиналось метание камней, а затем стрельба.

      Столыпину советовали:

      – Надо вводить войска!

      Столыпин отвечал:

      – Если мы их введем, будет бойня! Убитых станет больше.

      – Вы знаете, Петр Аркадьевич, какая вокруг злоба и ненависть! Все сошли с ума. Один местный ветеринар вел своих сторонников громить помещичью усадьбу, одевшись в костюм времен Ивана Грозного!

      – Народ одумается, – говорил губернатор, – поймет, где правда. Скоро все узнают, что основное зло творят подстрекатели.

      – Да, Петр Аркадьевич, левые хотят поджечь Саратовскую, а заодно с ней и Пензенскую губернию, а дальше всю Россию. Им мерещится страна без царя и без правительства.

      – Не получится! – упорствовал Столыпин. – Вспомните мое слово, не получится. В пещерный век мы не вернемся!

      Столыпин не отсиживался за штыками охраны, как это делали некоторые губернаторы. Напротив, он вел себя смело. Без страха мотался по губернии, появляясь в самых неожиданных местах, где клокотала толпа, и безоружным выходил к ней, скандалившей и галдевшей. Его речи были коротки и понятны фабричному люду и крестьянам, отрезвляюще действовали на всех. Не побоялся он отправиться и в город Балашов, хотя его отговаривали от этого, пугая опасностью.

      Именно после поездки в Балашов, где происходили самые серьезные волнения, Столыпин написал жене: «Теперь я узнал, что значит истерический клубок в горле, сжимающий его и мешающий говорить, и понял, какая воля требуется, чтобы при этом не дать дрогнуть ни одному мускулу лица, не поднять голоса выше желательного диапазона».

      Много раз он бывал в опасности.

      Однажды увидел, как стоящий перед ним мужчина навел на него пистолет. Распахнув пальто, он перекричал толпу:

      – Стреляй!

      Тот не решился, опустил руку.

      В другой раз, выйдя из железнодорожного вагона,