За золотым призраком. Владимир Буртовой

ана Геринга[1]; высокая литая оградка густо заплетена непролазным плюмбаго[2], темно-коричневые ветки которого украшены мелкими светло-голубыми цветками, напоминая о весеннем для южной части земли периоде времени.

      Не дожидаясь, пока шофер Фриц Зальцман выберется из-за руля, чтобы услужливо открыть дверцу, Отто Дункель рывком надавил на никелированную ручку и с нескрываемым раздражением почти выкрикнул:

      – Машину загони в гараж! И не отлучаться, в любую минуту можешь потребоваться! Разрешаю только перекусить на кухне! Понял?

      – Слушаюсь, герр сенатор! – Одноглазый верзила Зальцман по давней солдатской выучке щелкнул каблуками и прижал руки к бедрам. На резкий тон своего хозяина Фриц не обратил, как могло показаться, особого внимания: за пятнадцать лет службы у сенатора он видел его всяким, и беспечно веселым, и задумчиво грустным, озорным не по годам, когда тот бывал под легким хмельком, но никогда развязным и пьяным. Видел и таким, как сегодня, разгневанным и злым, но это связано с работой или с политикой, в которой сенатор занимает не последнее место среди здешних предпринимателей и соискателей удачи…

      Сенатор парламента Южно-Африканского Союза от националистической партии, владелец довольно крупного горно-обогатительного завода и двух рудников на севере Юго-Западной Африки, в Дамбе, Отто Дункель взбешенный – об этом говорил и его тон и нервное комкание перчаток черной кожи – почти вбежал в просторную гостиную первого этажа. Оглядевшись, словно бы надеясь сразу обнаружить виновника свалившегося на него несчастья, он раздраженно закричал, сначала на английском, а потом и на своем родном языке:

      – Всем немедленно собраться сюда! Быстро!

      Горничная фрау Клара Шильф, дама лет сорока и уже начавшая полнеть, испуганно поклонилась и с чисто немецкой исполнительностью тут же ответила:

      – Слушаюсь, герр Дункель! Сейчас созову всех к вам! – И пропала в коридоре на кухню. Через полминуты там послышался ее повелительный голос – так она пыталась передать приказание разгневанного хозяина.

      На розовых мраморных ступеньках лестницы со второго этажа показались сначала крепкие прямые ноги в сапогах коричневой кожи, в сапоги вправлены спортивные для верховой езды галифе, потом объявился и сам молодой, лет тридцати, привлекательный мужчина без головного убора. Короткая, ежиком, стрижка и тонкие усики словно подчеркивали его независимый и задиристый характер.

      – Отец, ты ворвался в собственный дом с не меньшей яростью, чем испанский бык на кровью залитую арену! Объясни, что случилось? – с удивлением спросил молодой господин, все еще в такт каждого шага постукивая плетью по правой голени. – Можно подумать, что армия темнокожего вождя Витбоя воскресла и вступила в окрестности Виндхука! – и засмеялся, довольный своей шуткой, хотя глаза смотрели на Отто внимательно и настороженно, как у человека, умеющего скрывать за внешней показной беспечностью ежесекундную готовность к активным, а порою и крутым действиям.

      Отто Дункель, устыдившись несдержанности, убрал попавшееся на пути легкое плетеное кресло, остановился у нижней ступеньки лестницы, куда спускался его сын, наклонил в раздумье голову, поджав тонкие губы. Вскинув потом голову, резко сказал:

      – Карл! Клянусь священными водами Стикса – в нашем доме, похоже, побывали чужие люди! И не только побывали, но и основательно пошарили в рабочем столе! Вот об этом я и хочу дознаться у прислуги – кто из чужих и когда именно приходил в мой дом?!

      На нетерпеливый зов хозяина собрались все обитатели коттеджа – расторопный в свои пятьдесят лет повар индус Али и его услужливая жена – тетушка Ранджана, две степенные горничные, прачка Лотта – эти из немецких переселенцев, а вернее, беженцев из Германии после поражения Гитлера и его несокрушимого, казалось, вермахта. За ними явились садовник Офенман, из старых еще колонистов, не знающий стрижки, седой и лохматый, а с ним приковылял сгорбленный и полуглухой дворник Тюрмахер, оба преклонного уже возраста, встали сколь возможно смиренно у двери гостиной, а Тюрмахер, с глубокой со лба залысиной, оглаживая дикие бакенбарды, все пытался распрямить сутулую спину поровнее, и тем выказать свою готовность служить хозяину.

      – Из моего рабочего стола, похоже, кто-то брал служебные и личные бумаги! – начал было говорить Отто раздраженно, но постепенно успокаиваясь или только делая вид, что успокаивается, потому как глаза смотрели зло и с прищуром. – Я об этом догадываюсь из паршивых листовок, разбросанных на моем заводе! Кто из вас и когда покидал дом или приводил сюда посторонних? Сознавайтесь! – Ледяной взгляд светло-голубых глаз сенатора поочередно окатил каждого с ног и до головы.

      Тюрмахер и Офенман, переглянувшись, пожали плечами.

      – Никого, герр Дункель, – поклонился семидесятилетний садовник. – Мои дети и внуки далеко… в Германии. А из друзей у меня остались в живых только птицы да бабочки в саду… Простите, герр Дункель.

      – А у меня, герр Дункель, вы знаете, и родных нет! А что до приятелей, – серые крупные глаза дворника не по годам зло сверкнули в полумраке гостиной, – так они все

1

Г. Геринг первые десять лет своей жизни провел в г. Виндхуке, в Юго-Западной Африке, ныне Намибии.

2

Плюмбаго – лианоподобный многолетний кустарник, выращивается на юге Африки как декоративное растение.