Ведомости Бульквариуса. Дем Михайлов

ну да – они открыли меня совсем с другой стороны. С поганой стороны. С мерзкой стороны. И юбилейная встреча друзей по случаю двадцатипятилетия самого младшего из нас была завершена, не успев начаться – в бар я прибыл уже «хорошим», ввалившись под руку с почти незнакомой девицей и тут же начал так громко о себе заявлять, что привлек к себе внимание всех клиентов.

      Обдало жаркой волной стыда. Закрыв лицо руками, тихо застонал. Позорище… гребаное позорище… а ведь в баре и она была… И когда все закончилось, смотрела на меня… с чем-то вроде брезгливого сострадания…

      Черт!

      Дернувшись от нахлынувших эмоций, тут же ойкнул, ахнул, зашипел как раздавленная змея. Сполз с края кокона, поковылял в коридор. Постанывая, стянул майку, оставшись в трусах. Глянул на свое отражение в ростовом зеркале.

      Да-а-а-а…

      Это просто тихий ужас…

      Некогда крепкое, а теперь вроде и не толстое, но какое-то все обвисшее тело покрыто десятками синяков. На лицо страшно взглянуть – оно просто черное, заплывшие щелки глаз настолько узкие, что даже не понятно, как я вообще что-то могу видеть. Левое бедро надсадно болит – по нему пришелся пыром удар тяжелого ботинка. В голове начала разгораться боль посильнее. Легкое сотрясение, плюс последствие позавчерашнего и вчерашнего возлияния. Позавчера пил от радости, вчера заливал коньяком чувство стыда.

      Что ты творишь, Бульк?

      Опять Бульк…

      Резкая трель телефона заставила вздрогнуть. Протянув руку, взял телефон с треснутым экраном, с пятой попытки сумел нажать пиктограмму. Номер звонящего знаком. И телефон мне купила именно она. На днюху. А я разбил…

      – Да? – сам удивился насколько мой голос глухой и надтреснутый. Так разговаривает старик на смертном одре. А мне всего двадцать шесть.

      – Как ты? – усталый голос сестренки пропитан искренним сочувствием. И от этого еще хуже на душе.

      – Привет, Надюх. Все нормально. Честно.

      – Ура! – в голосе младшей возникли искорки радости.

      Ее радость понятна – еще вчера я рявкал в трубку матом и прерывал связь.

      – Чего не отвечал на звонки? Я волноваться уже начала.

      – Извини, – с трудом вытолкнул я из горла.

      Не из нежелания извиняться, а из-за продолжающего меня терзать лютого стыда.

      Ей двадцать два. И последние три года она пашет как проклятая, просиживая за ноутом сутками, забив на личную жизнь и на отдых. Немалая часть ее дохода уходит мне – взрослому уже лоботрясу, весело прожигающему жизнь. А ведь мы брат и сестра лишь условно – наши родители встретились и женились, уже имея по ребенку. Вырастили нас. Дали будущее каждому, не разделяя, где чужой, а где свой ребенок. И умерли в один день, погибнув в банальной автокатастрофе.

      Надюха переживает их потерю куда острее меня. Но держится, работает, улыбается. А я… а я вот он… опухший, избитый, похмельный, живущий за чужой счет тунеядец. Где я оступился? В какой момент все пошло наперекосяк?

      – Богги… слышишь меня?

      – Я тут, Надь. Слушай…

      – Ау?

      – Прости