Завеса. Эфраим Баух

старался подавить. Смешон ему был этот компьютерщик-недоучка, с брезгливостью поглядывающий на Берга, копающегося в ржавом нутре стиральной машины.

      Справедливо ли, что этот самоуверенный неверующий типчик, душа которого никогда не подвергалась очищению и исправлению, ступал по той земле, где обретался сам великий рабби Нахман из Брацлава?

      Святость тех мест была для Берга столь велика, что он даже не осмеливался ехать, как другие хасиды, на могилу рабби Нахмана в Умани.

      – Брацлав? Умань? Святые места? – говорил Цигель. – Заштатные провинциальные дыры в Хохляндии.

      – Где?

      – Ну, на Украине. Там же сплошные хохлы.

      Чувствительный Берг понимал, что Цигель пытается растравить ему душу, и потому еще сильнее демонстрировал равнодушие.

      Вдруг спросил:

      – Скажи, у тебя когда-либо возникало чувство незаконности пребывания на этой земле?

      – Мне, как еврею, литовцы все время это втаптывали в душу.

      – Ну, это в нижнем мире, а я имею в виду мир высший.

      – Неужели можно жить в этом, как ты говоришь, высшем мире, ковыряясь в ржавой стиральной машине? – Цигелю ужасно мешало отсутствие в иврите уважительного «вы».

      – Логика у тебя железная, но, к сожалению, тоже весьма ржавая. В тебе живет скудная душа маловера. Вера же, понимаешь ли, основана не на логике, даже самой чистейшей, а на свободной воле. Только через нее открывается любовь к Святому, благословенно имя Его.

      – Для меня «свободная воля» звучит как ругательство. Знаю, сейчас скажешь: побойся Бога.

      – Ты и сказал.

      Цигель был раздражен. Волновался. Чувствовал, как этот ускользающий от него, вызывающий в нем аллергию человек, непонятным образом чертовски тянет к себе. Ну что компьютерщик может противопоставить этой глубокой вере? Компьютер.

      И тут Берг сразил его окончательно:

      – Стоит ли чего-то интеллект без любви, компьютер без Святого, благословенно имя Его, великие открытия без Его призрения?

      По закону милосердия

      Так или иначе, через много лет Берг, верный закону милосердия, посетил Цигеля в остроге по особому разрешению.

      – Тело наше – тюрьма, – сказал Берг, воздев глаза к потолку. И не было понятно, шутит ли он или погрузился в мгновенную медитацию.

      И тогда Цигель довольно сносно в переводе на иврит прочел две строки Ахматовой:

      – Всего прочнее на земле – любовь,

      И долговечней царственное слово

      Лицо Берга, упрятанное в черноту бороды, внезапно высветилось. Глаза увлажнились.

      –Ты читаешь псалмы? – спросил он. – Это про царя Давида.

      Само посещение Бергом Цигеля в тюрьме было неожиданностью, приятной лишь в смысле, что на короткое время вывели Цигеля из одиночки.

      Но еще более неожиданным было то, к чему перешел Берг от псалмов Давида.

      – Я думал, в Казахстане жарко, как у нас, а там собачий холод, особенно сейчас, в декабре.

      – Что ты вдруг вспомнил о Казахстане? – с усталым удивлением и уже никому не нужной