Княгиня Ольга. Ключи судьбы. Елизавета Дворецкая

казаться сном. Изумленные лица плеснецких боярынь, проверявших пятна на настилальнике и смазанную кровь на ее сорочке, виделись ей как будто находящиеся далеко-далеко. Обычно сорочку проверяют со смехом, ради обычая, но тут каждая из десятка боярынь сама сунулась носом к постели – и каждая разгибалась с вытаращенными глазами. Ясно было – никто из них не ожидал этого, не верил, что такое возможно! И на «молодого» они, давно его знавшие, смотрели и с новым уважением, и со страхом.

      С брачного ложа Величана поднялась разбитая, и помощь боярынь оказалась вовсе не лишней. Они – Бегляна, Катла, Говоруша, Рощена – были добры к ней и заботливы, смотрели с сочувствием, и от их материнской заботы Величане стало легче. Все они понимали, каково ей – хотя и не знали истинной причины. Даже ради княжьего стола никакая из них не пожелала бы стать женой восьмидесятилетнего старца!

      После бани молодая было почувствовала себя лучше, и это дало ей сил на обряды и пир следующего дня. Косу ей теперь расплели на две и уложили их вокруг головы – было так непривычно чувствовать тяжесть волос не на спине, а на затылке. Боль между ног мешала сидеть, и Величана с отрадой думала, что второй раз ее это ожидает только через год. Вся воля ей потребовалась, чтобы вытерпеть пир до конца, когда боярыни с песнями отвели ее уже не в клеть, а в избу прежних княгинь, теперь ее владение. Там раздели, уложили на старую лежанку княгини Вальды, со звериными головами на столбах, и наконец оставили отдыхать. Муж – ни в старческом облике, ни в юношеском, – к ней сюда не приходил. А до следующей ночи, годовщины той, в какую юный еще Етон встречался со своим богом, она надеялась привыкнуть и освоиться.

      Плеснеск веселился до конца седьмицы, а Величана едва того дождалась. Новая бабья жизнь давалась ей с трудом – хотя, казалось бы, не девчонка двенадцатилетняя, что едва плахту надела и в ту же зиму замуж пошла. Родилась Величана под первый снег, значит, к снегу семнадцатая зима ей пойдет. Самый расцвет – но обрести прежнюю крепость ей никак не удавалось. Едва прошла боль, как через несколько дней на сорочке опять появились небольшие кровянистые пятна. Дома у матушки Величана никогда не была лежебокой, но здесь, где так важно было показать себя деловитой и расторопной, вставала по утрам с трудом, одолевая тошноту. Несильная, та отбивала у нее желание есть, и все тянуло прилечь. Иной раз Величане приходилось посылать вместо себя Тишанку толковать с Етоновой ключницей. Думала порой: неужели не уберегли ее, где-то проскочил взор злого глаза? По ветру порча прилетела, одолела невестины покровы и обереги? Часто тянуло в слезы – и самой худо, и вокруг все такое чужое, непривычное, и пожалеть ее некому, кроме Тишанки. Боярыни были к ней добры, но ведь она – княгиня, старшая над ними, хоть и годится иным во внучки, ей не пристало им жаловаться! Да и на что – на тоску по матушке и по братьям? Не годится – она уже не девка, а молодуха, княгиня. И чем плохо ее житье? «Счастье твое, свекровь давно померла! – усмехалась Тишанка, пытаясь ее утешить. – Иных поедом едят,