Вечная переменная. Лина Сальникова

один, и душой, и телом —

      потому что так ты словно проходишь стену,

      так проходишь насквозь, будто штору косое солнце.

      Ничего и ни в ком от такого не остается.

      Хоть зазубринка, хоть какая-то непохожесть,

      несогласие среди сотни согласных множеств

      между вами пусть однажды, но существует.

      Только так и можно увидеть себя живую.

      Только так и можно услышать в другом живого,

      а не эхо, повторенное слово в слово.

      Только так не становятся отзвуком, чьей-то тенью.

      Обоюдность различий.

      Взаимность несовпадений.

      Гербарий

      Ходишь странной, как будто душа без тела.

      По щепотке от мира кладешь в гербарий.

      Я о чём-то тебе рассказать хотела,

      только громкость мне кто-то теперь убавил.

      Замечаешь все шорохи, запах тонкий —

      это сердце под листьями бьется сухо.

      Столько листьев насыпалось, жизней столько —

      только кто-то лишил половины слуха.

      Я хотела сказать тебе об огромном,

      только громкость мне кто-то теперь убавил.

      Запах тонкий по узкой сушеной кромке,

      травы судеб, сплетения их, гербарий.

      В пожелтевшей сердечной моей коробке —

      я хотела сказать, кто-то звук убавил —

      я людей, как цветы, оживляю, робко

      прикасаясь по памяти к ним губами.

      Имя твое

      Имя твое бы высечь на сердце загодя —

      не страшно тогда и в жизнь, и в другие странствия.

      Солнце дрожит в небесных весенних заводях,

      и дрожь эта требует чуткости и участия.

      Имя твое шифровать бы татуировками —

      деревом Тургора, пятой стихией – в памяти.

      Солнце сегодня робкое, небо робкое,

      тихо дрожат от легкого ветра заводи.

      Загодя, вырезать имя на сердце загодя,

      чтобы не страшно ни в омут, ни в жизнь, ни в заводи.

      Чтоб на изнанке, твердой рукой записано,

      пульсировало и вело за дрожащей высью нас.

      И в свете счастливого, и среди мрака лютого —

      чтоб помнить, как я, несмотря ни на что, люблю тебя.

      Она обожает летать

      Она обожает летать, но не в этом дело.

      Февраль превращается в джунгли: жара и звезды.

      Хорошая книга – история совпадений:

      читаешь про запах, и запах щекочет ноздри.

      Она остывает от города, привыкает

      к бескрайней свободе, где больше не давят стены.

      И город становится скомканными клочками,

      пока льется свет через листья, сливаясь с тенью.

      Пока о ней варят кофе и пьют ночами,

      скучают, по дому её собирая вещи,

      она растворяется в местности, изучает

      и чувствует счастье, огромное, человечье.

      Хорошая книга – страницы пересечений:

      на каждой сердца́, как созвездия, бьются ближе.

      Ей боги небесные карту полета чертят,

      и гаснет надолго февральский огонь вечерний.

      Зажжется, когда она книгу свою допишет.

      Та, что

      Та, что тебя не ждет, выключает звук.

      Та, что тебе не нужна, зажигает свет.

      Первая – жуткая сказочка наяву.

      Вторая же – самая грустная из невест.

      У первой твой омерзительно гордый нрав,

      во власти второй – вся нежность, что ты искал.

      И жизнь твоя – снова и снова – одна игра,

      где ты тянешь руки и бьешь себя по рукам.

      В одну ты втянулся, как нитка в веретено.

      С другой ты, как звенья цепи, насовсем разъят.

      Пока ты гадаешь, какая могла быть мной,

      и та, и другая всегда – неизбежно я.

      Черное сердце

      Мое черное сердце с извечной изнанкой солнечной

      манит силой любви, обжигает холодной полночью.

      Что мне мрак, если в нем и светлое есть, и темное?

      Надо только разматывать, видеть, искать укромное.

      Надо только, фонарь оставив, идти сквозь марево,

      наступать осторожно, доверчиво разговаривать.

      И открыто любить больное за едкой