Снежные псы. Эдуард Веркин

гораздо меньше. Один парень в приюте Бурылина рассказывал о том, что медики – вампиры и сами потихонечку употребляют излишки. Но Перец употреблять не стал, выдавил каплю на приборное стекло микроскопа, а остальное вместе со шприцем швырнул в камин. Тоже мне, дезинфектор.

      Снова протер руки и давай глядеть в окуляры и винтить винты. Потом замер и стал всматриваться внимательнее.

      – Не сдохли, – сказал Перец через минуту.

      Помолчал, почесался.

      – Не сдохли! – уже заорал Перец.

      Размахнулся и хлопнул микроскоп о стену. Прибор высек искры чем-то твердым. А вообще расплющился. Я думал, что микроскопы гораздо тверже, думал, что они – серьезный прибор. Во всем разочаровываешься, во всем. Жизнь – путь громоздящихся разочарований, как сказал Фу Ко, малоизвестный китайский мыслитель.

      Разбил микроскоп. Это ничего, микроскопов у нас много. Перец нашел на каком-то складе целый контейнер – и все микроскопы. Никак не могу понять, зачем в таком городе микроскопы? Хотя, может, для школ, может, головастиков мучить…

      – Думал, сдохли все-таки от холода, – сказал Перец. – А они не сдохли, впали в летаргию. Остановились.

      – И что?

      – А то… – Перец вытер руки. – То, что ты и сам знаешь что. Ты не можешь выйти за пределы города. Надолго. Часов восемь – и все.

      Часов восемь – и сердце мое разлетится. Рыбки сконцентрируются в районе левого желудочка, как тромб, сосуды не выдержат, взорвутся, клапаны взорвутся, все взорвется.

      Не взорвутся. Пока я здесь.

      Это от холода.

      Холод – граница. Я не могу выйти за пределы. Моя мобильность ограничена пределами зимы. Жутко романтично звучит!

      – Все очень тухло, – вздохнул Перец. – Очень…

      Понятно. В планах Перца произошли какие-то изменения. Неделю назад он не захотел взять меня туда, в мир, а теперь вот, видимо, возникла необходимость.

      – Ты опять собираешься туда? – Я указал пальцем в сторону выхода из норы.

      – Угу. Туда. Устал я видеть везде только тебя да Яшку. Да горынов. Ваши рожи. Не знаю, кто хуже. Нет ничего тоскливей пустоты, сказал поэт. И одиночества в руинах древних…

      Врет.

      Я вот от одиночества не страдаю, мне в нем хорошо. Честное слово, хорошо! К тому же тут есть нечто, что только мое. Раньше у меня ничего своего не было, а теперь есть. Целый город свой.

      И горыны. Они меня слушаются. И, мне кажется, не только потому, что я могу дать им в глаз.

      Так что одиночество – как раз то, что надо. Я спокойнее стал. Впрочем, кажется, я уже говорил.

      – Видишь ли… – Перец плюхнулся на топчан. – Видишь ли, нам предстоит некоторое мероприятие…

      Он достал из ножен супербулат и принялся ковырять им под ногтями. Вот уж любитель поковыряться, никогда такого не видел. Вроде бы герой, супервоин и т. д. и т. п., но при этом жуткий ковыряльщик. Чемпион по ковырянию!

      – Да, мероприятие… – Перец задумчиво посмотрел на наковыренную грязь. – Мероприятие, с одной стороны, достаточно простое. С другой стороны, я