Законник. Семён Данилюк

и на банкете она категорически отказалась сесть с ним рядом. «Это пятнышко. Тебе его не надо».

      Гулевскому осталось лишь развести руками, – кажется, она блюла его репутацию куда ревностней, чем он сам.

      Сейчас королева Марго сидела среди членов кафедры, рядом с бессменной секретаршей Арлеттой и бок о бок с Евгением Стремянным, перешучивалась с млеющими от ее внимания мужчинами и улыбалась мягкой, обращенной в себя улыбкой.

      Начальник Академии поднялся, принял из рук Видного микрофон, торжественно постучал ножом по фужеру.

      Гудящие столы выжидательно притихли.

      – Знаете ли вы, кто это? – вопросил Резун, развернув ладонь к юбиляру. – Вы думаете, перед вами крупнейший ученый, слава отечественной правовой науки?

      – Именно так и думаем! – выкрикнул нетерпеливый голос.

      – И вы не ошибаетесь, – подтвердил Резун. – Но вы и ошибаетесь!

      Бывалый, тертый тамада, Резун выдержал вкусную, интригующую паузу.

      – Потому что перед нами не просто ученый, а – Гулливер! И добрая половина здесь сидящих – это птенцы гнезда Гулливерова! Да что говорить? Моя собственная судьба состоялась благодаря Илье Викторовичу…

      Славословия возобновились.

      Столы составили столь плотно, что продраться к центральному, юбилярному столику было крайне трудно. Поэтому Гулевский по своему обыкновению сорвал разработанный сценарий. Сам ходил меж рядов и, прежде чем передать микрофон, произносил вступительное слово о выступающем. Так что получалось два тоста: один – юбиляру, второй – шутливое алаверды от юбиляра. Обстановка сделалась непринужденной. Все громче позвякивали вилки и рюмки. Выступления глушились выкриками с мест.

      И все явственней над праздничными столами довлел густой баритон подвыпившего Стремянного. Он уже освоился в непривычном окружении и принялся сыпать вокруг двусмысленными своими прибаутками, хохмачками, анекдотцами, особенно обаяя заместителя начальника кафедры – сдобную Катю Потапенко.

      Гулевский с любопытством разглядывал друга и невольно сравнивал его с тем двадцатидвухлетним «афганцем» – орденоносцем с персиковым румянцем и гвардейской выправкой, каким предстал впервые перед следователем по особо важным делам Гулевским. Ныне атлетическая фигура раздобрела, ежик пошел в обильную седину, нежная прежде кожа огрубела и набрякла. И все-таки в минуты веселья пробуждался в Стремянном прежний гусар и бабник.

      Гулевский склонился к Резуну:

      – Валя, объявляй перерыв, а после – музыка, танцы.

      Резун, переглядывавшийся с новенькой библиотекаршей из спецхранилища, охотно промокнул губы салфеткой, отложил вилку. Гулевский придержал его.

      – Только предоставь последнее слово, – он кивнул на угол, откуда беспрестанно доносилось Катино хихиканье, – Евгений Стремянный шел на приступ.

      Резун требовательно постучал ножом по фужеру. Добился тишины.

      – По предложению юбиляра, заканчиваем с прениями, – объявил он под одобрительный гул большинства.

      – Последнее