Живущий в ночи. Дин Кунц

расти, будто намереваясь оторваться от меня и убежать в ночь. Но тут машина проехала мимо, и тень покорно вернулась на прежнее место.

      – Мануэль, ты можешь сделать для меня кое-что поважнее тамале.

      – Только скажи, Крис.

      Я довольно долго молчал, а потом выдавил:

      – Это связано с моим отцом. Точнее… с его телом.

      Мануэль почувствовал мои колебания. Его внимательное молчание было столь же красноречивым, как настороженные уши кошки. В моих словах он слышал больше, чем смог бы услышать любой другой человек. Когда он снова заговорил, голос его звучал уже по-другому. К дружеской теплоте добавились стальные полицейские нотки.

      – Что стряслось, Крис?

      – Нечто очень странное.

      – Странное? – переспросил Мануэль, словно пробуя слово на вкус.

      – Вот только мне не хотелось бы говорить об этом по телефону. Ты сможешь выйти на автостоянку, если я сейчас подойду к зданию муниципалитета?

      У меня не было выбора, кроме как поговорить с Мануэлем на улице. Вряд ли полицейские выключат свет повсюду в своей штаб-квартире и станут выслушивать мои показания при свечах.

      – Речь пойдет о каком-то преступлении? – уточнил Мануэль.

      – Очень серьезном. И странном.

      – Шеф Стивенсон засиделся сегодня допоздна. Может, попросить его задержаться еще чуть-чуть?

      Перед моим внутренним взором предстало обезображенное лицо бродяги с вырванными глазами.

      – Да, – согласился я, – Стивенсон обязательно должен это услышать.

      – Сможешь прийти через десять минут?

      – Да. До скорого.

      Я повесил трубку, снял свою бейсболку с фонаря и пошел по улице. Навстречу проехали две машины, и я загородил глаза ладонью от света их фар. Одна из них была последней моделью «Сатурна», другая – «Шевроле».

      Не белым фургоном. Не катафалком. Не черным «Хаммером».

      Вероятно, погоня за мной уже прекратилась. К этому времени бродяга наверняка сгорел в печи. Пепел не улика, а других способов доказать, что странная история, о которой я собирался поведать, не вымысел, у меня нет. Сэнди Кирк, санитары и все остальные, чьи имена мне неизвестны, могут чувствовать себя в полной безопасности.

      Положение в корне изменилось. Теперь, если бы меня убили или похитили, неминуемо началось бы расследование, в ходе которого могли всплыть какие-нибудь новые свидетели того, что им хотелось утаить. Таинственным заговорщикам сейчас гораздо выгоднее затаиться и не делать никаких резких движений. Тем более что единственным свидетелем их преступления является городской дурачок, который выходит из своего плотно зашторенного дома лишь по ночам, боится солнца, живет, укрываясь под темными очками и капюшонами, крадется по темным улицам, укутавшись в сто одежек и намазавшись всякой дрянью.

      Учитывая необычайность обвинений, мало кто поверит в правдоподобность моей истории, однако Мануэль – в этом я не сомневался – ни за что не усомнится в том, что я говорю правду.