9-е января. Максим Горький

сь друг перед другом.

      – Нет больше возможности терпеть, вот почему пошли…

      – Без причины народ не тронется…

      – Разве «он» это не поймёт?..

      Больше всего говорили о «нём», убеждали друг друга, что «он» – добрый, сердечный и – всё поймёт… Но в словах, которыми рисовали его образ, не было красок. Чувствовалось, что о «нём» давно – а может быть, и никогда – не думали серьёзно, не представляли его себе живым, реальным лицом, не знали, что это такое, и даже плохо понимали – зачем «он» и что может сделать. Но сегодня «он» был нужен, все торопились понять «его» и, не зная того, который существовал в действительности, невольно создавали в воображении своём нечто огромное. Велики были надежды, они требовали великого для опоры своей.

      Порою в толпе раздавался дерзкий человеческий голос:

      – Товарищи! Не обманывайте сами себя…

      Но самообман был необходим, и голос человека заглушался пугливыми и раздражёнными всплесками криков.

      – Мы желаем открыто…

      – Ты, брат, молчи!..

      – К тому же, – отец Гапон…

      – Он знает!..

      Толпа нерешительно плескалась в канале улицы, разбиваясь на отдельные группы; гудела, споря и рассуждая, толкалась о стены домов и снова заливала середину улицы тёмной, жидкой массой – в ней чувствовалось смутное брожение сомнений, было ясно напряжённое ожидание чего-то, что осветило бы путь к цели верою в успех и этой верой связало, сплавило все куски в одно крепкое стройное тело. Неверие старались скрыть и не могли, замечалось смутное беспокойство и какая-то особенно острая чуткость ко звукам. Шли, осторожно прислушиваясь, заглядывали вперёд, чего-то упрямо искали глазами. Голоса тех, кто веровал в свою внутреннюю силу, а не в силу вне себя, – эти голоса вызывали у толпы испуг и раздражение, слишком резкие для существа, убеждённого в своем праве состязаться в открытом споре с тою силою, которую оно хотело видеть.

      Но, переливаясь из улицы в улицу, масса людей быстро росла, и этот рост внешний постепенно вызывал ощущение внутреннего роста, будил сознание права народа-раба просить у власти внимания к своей нужде.

      – Мы тоже люди, как-никак…

      – «Он», чай, поймёт, – мы просим…

      – Должен понять!.. Не бунтуем…

      – Опять же, – отец Гапон…

      – Товарищи! Свободу не просят…

      – Ах, господи!..

      – Да погоди ты, брат!..

      – Гоните его прочь, дьявола!..

      – Отец Гапон лучше знает как…

      – Когда людям необходима вера, – она приходит…

      Высокий человек в чёрном пальто, с рыжей заплатой на плече, встал на тумбу и, сняв шапку с лысой головы, начал говорить громко, торжественно, с огнём в глазах и дрожью в голосе. Говорил о «нём», о царе.

      Но в слове и тоне сначала чувствовалось что-то искусственно приподнятое, не слышно было того чувства, которое способно, заражая других, создавать почти чудеса. Казалось, человек насилует себя, пытаясь разбудить и вызвать в памяти образ давно безличный, безжизненный, стёртый временем. Он был всегда, всю жизнь, далёк от человека, но сейчас он стал необходим ему – в него человек хотел вложить свои надежды.

      И они постепенно оживляли мертвеца. Толпа слушала внимательно – человек отражал её желания, она это чувствовала. И хотя сказочное представление силы явно не сливалось с «его» образом, но все знали, что такая сила есть, должна быть. Оратор воплотил её в существо всем известное по картинкам календарей, связал с образом, который знали по сказкам, – а в сказках этот образ был человечен. Слова оратора – громкие, понятные – понятно рисовапи существо властное, доброе, справедливое, отечески внимательное к нужде народа.

      Вера приходила, обнимала людей, возбуждала их, заглушая тихий шопот сомнений… Люди торопились поддаться давно жданному настроению, стискивали друг друга в огромный ком единодушных тел, и плотность, близость плеч и боков, согревала сердца теплотой уверенности, надежды на успех.

      – Не надо нам красных флагов! – кричал лысый человек. Размахивая шапкой, он шёл во главе толпы, и его голый череп тускло блестел, качался в глазах людей, притягивая к себе их внимание.

      – Мы к отцу идём!..

      – Не даст в обиду!

      – Красный цвет – цвет нашей крови, товарищи! – упрямо звучал над толпой одинокий, звонкий голос.

      – Нет силы, которая освободит народ, кроме силы самого народа.

      – Не надо!..

      – Смутьяны, черти!..

      – Отец Гапон – с крестом, а он – с флагом.

      – Молодой ещё, но тоже, чтобы командовать…

      Наименее уверовавшие шли в глубине толпы и оттуда раздражённо и тревожно кричали:

      – Гони его, который с флагом!..

      Теперь двигались быстро, без колебаний и с каждым шагом всё более глубоко заражали друг друга единством настроения, хмелем самообмана. Только что созданный, «он» настойчиво будил в памяти старые тени добрых героев