Штормовое предупреждение. Юрий Иваниченко

столиком. А перед ней – тамбур.

      Квадрат дощатого настила в тамбуре и был искомым люком. Под люком темнел колодец полуторасаженной глубины, на полфута забросанный бумажным хламом. Из колодца вёл подземный ход, высокий, так что можно было идти, не пригибаясь. На глинистых стенах в большой камере, которой заканчивался подземный ход, не было ничего, кроме крючьев для керосиновых ламп, ниш – одной над другой, да полотнища, пришпиленного к стене проволочными скрепами.

      Справа и слева на прорезиненное полотнище выползали чёрные каучуковые змеи кабелей. Посередине оба они были аккуратно обструганы, точно карандаши, до ленточной стальной оплётки. Далее виднелась коричневатая от пропитки бумага, свисали разлохмаченные нити ещё одной изоляции – и так до собственно медных жил, до проводов. К которым, судя по густой штриховке царапин на них, цеплялись так называемые «крокодильчики» – клеммы подслушивающего устройства.

      – Так это, выходит, подключение к нашему телеграфному кабелю? – только и спросил поручик Догилев.

      – Проще сказать, подключение непрошеного телеграфного аппарата на приёме, – похлопал ротмистр ладонью по дубовой полке верхней ниши.

      На ней и были вырезаны пазы и ячейки, – для крепежей, судя по размерам, телеграфного аппарата Клопфера, бобин с лентой. На полочке в нижней нише тоже был вырез размером с портативный «ундервуд». Я прикинул – скорее всего, для криптографической машинки.

      – Едем в штаб, – подвёл Андрей Маркович итог. – Дело серьёзнее, чем я даже думал. Поднимаем тревогу – может, ещё удастся перехватить шпионов. И выяснить, кто их предупредил о нашем розыске. Боюсь, мало нам, сыскным псам, будет радости принести этакую дичь господам генералам. Тут надо делиться. И боюсь, что не только благодарственным сахарком, но и пинками под хвост…

      …Больше мы с ротмистром Русаковым не встречались. Даже не знаю, пережил ли он смутные времена, когда жандармов отстреливали только за мундир, не разбирая ни направление работы, ни уровень профессионализма, ни реальные политические симпатии.

      С поручиком, затем со штабс-капитаном Николаем Догилевым я тоже не встречался, хотя его визу на моих документах о переводах во всё более значительные службы, и так до штаба генерала Деникина в бытность Антона Ивановича командующим Юго-Западным фронтом, я узнавал. Последним его участием в моей судьбе стал рапорт о непригодности использования меня в частях демократической армии новой России, как отъявленного монархиста и противника Февральской революции.

      Первое никоим образом не соответствовало действительности, второе же требовало существенных уточнений. Но рапорт, сохранённый в документах Белого движения, исполнил в своё время положительную функцию.

      А вот сам штабс-капитан ничего не достиг и не исполнил: получил пулю при попытке остановить полуроту дезертиров, весьма радикально среагировавших на риторику февральских лидеров.

      Перемена участи

      Мне же лето 1917 года подарило несколько примечательных событий